Кормилица сердито выговаривает: успокойся, сядь, посиди, вредно так волноваться, но мне кажется, что ворчит она для проформы. У нее такой довольный вид. Может быть, она тоже понимает?
Вот уже несколько дней пузырей на улице стало гораздо меньше, и Других я почти не видела. Богиня Кали с малышом тоже больше не появлялась.
Но я и представить не могла, что это наконец произошло!
Скоро вернется прежний мир! Ура! Скоро вернется прежний мир!
Отец был прав, и тот старичок был прав! Мы победили!
Я включила телевизор, и вдруг экран, который последнее время всегда оставался черным, засветился. Я увидела ту же большую комнату, где когда-то был старичок, но на этот раз на его месте сидел молодой человек. И вид у него был совсем не усталый. Он говорил быстро, громко, звонким голосом, а глаза у него так блестели!
Сначала до меня даже не дошло, о чем он говорит. Это было настолько невероятно! Я слышала отдельные слова, но они как-то не складывались. Потом я вдруг поняла, что плачу. Неужели от счастья тоже плачут — ведь я была так счастлива, что казалось, сердце вот-вот разорвется на мелкие кусочки? Наверное плачут и от счастья — все лицо у меня было мокрое.
О, отец, отец, почему ты не можешь этого слышать? Мы победили! Мы уничтожим пузыри!
Молодой человек все говорил, говорил своим звонким голосом. У нас теперь есть оружие против пузырей, сказал он, и защитная одежда, в которой можно выходить на улицу. Уже сейчас команды добровольцев освобождают наш город от пузырей.
Потом он заговорил другим тоном: строго и настойчиво. Ни в коем случае нельзя пока выходить, сказал он. Еще рано. В городе осталось много пузырей. Наберитесь терпения. Вы ждали так долго, зачем же теперь губить себя излишней поспешностью? Это было бы просто глупо, правда? Наши добровольцы сами придут за вами с защитной одеждой. Сидите по домам и ждите. Осталось потерпеть совсем немного.
Потом показали команду добровольцев за работой. Я увидела на экране улицу, совсем как наша, и по ней шли человек десять. Они были одеты в какие-то черные мешки, твердые, будто сильно накрахмаленные, эти мешки закрывали их с головы до ног, только наверху было прозрачное окошко для глаз. На руках у них были такие же черные, твердые перчатки, и каждый держал большую трубку, очень похожую на отцовский огнемет, только гораздо толще и длиннее.
И вот появились пузыри, несколько больших пузырей быстро летели прямо на них. Они подняли свои трубки, прицелились, и вспыхнуло что-то голубое, такое блестящее, что у меня опять потекли слезы. И пузыри лопнули. Прямо на земле, людей даже не задело.
Вот здорово — лопнули проклятые пузыри! Я закричала: «Молодцы! Так их! Так их!»
Тут пришла кормилица и позвала меня обедать. Я ее прогнала — как можно думать о еде, когда тут такое творится, и я вот-вот увижу прежний мир!
21 сентябряНаконец-то! Сегодня я видела людей и говорила с ними!
Я просто сгорала от нетерпения! Целыми днями стояла у окна, но улица по-прежнему была пустой, только теперь почти не осталось пузырей, а Другие совсем не появлялись.
Несколько раз по телевизору говорил тот же молодой человек, но он все повторял одно и то же: «Наберитесь терпения, за вами придут». Мне это в конце концов надоело. Что, я мало терпела? Я злилась, гоняла кормилицу, та ворчала.
Но кормилица-то и позвала меня. Я опять смотрела телевизор и вдруг услышала за спиной: «Иди сюда, Моника, посмотри».
Я кинулась к окну. По нашей улице шли люди в этих страшных черных мешках!
Я закричала, совсем забыв, что меня все равно не услышат. Но я так размахивала руками, что в конце концов они меня заметили и подошли к окну, делая мне какие-то знаки.
Еще три дня назад я повернула рычаг в подвале, так мне не терпелось. Я рванулась к двери, распахнула ее настежь и они вошли!
Быстро захлопнули за собой дверь и сняли черные мешки. Их было двое.
Один высокий, другой маленький. У высокого были черные волосы, а его карие глаза искрились весельем. Когда он улыбался, лицо вдруг будто озарялось светом. Тот, что поменьше, был кругленький, с очень кудрявыми светлыми волосами и маленькими голубыми глазками на пухлом лице.
Высокий сказал:
«Что я вижу! Лорелея с длинными волосами! Зеленоглазая Ундина в золотом плаще!»
А маленький:
«Да заткнись ты! Еще испугаешь малышку своими шуточками, которых все равно никто не понимает».
И я действительно ничего не поняла, но ничуть не испугалась.
Потом они назвались. Высокий сказал: Фрэнк, маленький: Эрик. Моника, ответила я. Они пожали мне руку и заявили, что я должна их поцеловать.
«В конце концов, такое случается не каждый день», — сказал высокий.
И я поцеловала их, и это было так странно — ведь я никогда никого не целовала, кроме отца.
Фрэнк спросил:
«Вы что, совсем одна здесь, Моника? Где ваши родители?»
Я быстро ответила:
«Мама умерла, а отец… он вышел на улицу».
Глаза его погрустнели, он положил руку мне на плечо.
«Давно, Моника?»
«Три года уже».
Он вздохнул, потом сказал:
«Не надо больше думать об этом, теперь вы будете счастливы. А сколько вам лет?»
«Шестнадцать».
Они вдруг замолчали и переглянулись.
Фрэнк переспросил:
«Всего шестнадцать? Да, в самом деле, как я сразу не догадался, вы такая юная…»
А Эрик тут же перебил его:
«Давно вам исполнилось шестнадцать?»
«В прошлом месяце».
Они опять замолчали и посмотрели друг на друга. У них был такой смущенный вид. В чем дело? Ну и что же, что мне только шестнадцать? Они считают, что я слишком молода? Что я еще девчонка? Но они так смотрели, будто им было жаль меня, очень жаль.
Фрэнк погладил меня по щеке, а Эрик отвернулся.
И я вдруг тоже смутилась, мне стало не по себе и как-то грустно, не знаю, почему. Я хотела спросить их, что случилось, но у меня не хватило смелости.
22 сентябряЖду Фрэнка, он скоро придет за мной.
Я передвинула столик к окну, пишу и все время поглядываю. Вряд ли мне придется дальше вести дневник, ведь пузырей скоро не будет. Наверное, это последняя запись.
Подумать только, я выйду на улицу! Даже не верится. Я спросила Фрэнка:
«А вы покажете мне прежний мир?»
Он как будто чего-то испугался, а потом ответил: «Конечно, девочка, конечно, я все тебе покажу».
Но вид у него был совсем невеселый. Почему же? Может быть, прежний мир не так хорош, как я думала? Или теперь все стало по-другому?
Какая разница? Я все равно выйду на улицу, и это так чудесно! И все будет чудесно!
В общем, я была бы совершенно счастлива,
