– Вы знаете, Гергиев хочет снести Дворец Первой пятилетки! – жаловался мне военный пенсионер. – Варвар! Нужна вторая сцена? Пожалуйста! Купчино! Озерки! Вы что думаете, итальянцы дураки? Когда настала пора реставрировать Ла Скала, они не снесли половину Милана по прихоти дирижера. Они построили сцену за городом, на месте заброшенного завода. Теперь у них два театра: отреставрированный «Ла Скала» и новый Арчимбольди. А в Петербурге – четыре! Зачем строить пятый? А если нужен, стройте на Охте, в Веселом поселке! Раздвигайте культурные границы.
– Где он столько артистов найдет? – в тон ему продолжила преподавательница музыкального училища, сдавая на комиссию подарки учеников к новогоднему празднику. – Считайте: старая сцена – раз, концертный зал скоро откроют – два, вторая сцена – три. Три спектакля одновременно! Это четыре, а то и пять равноценных оркестров, хор, солисты, балет… Страшно представить эту махину! Как ею управлять? Качество спектаклей непременно упадет. А кем наполнить залы? Ходила недавно на «Хованщину» – грандиозная постановка, а зал пустой. К концу действия половины не осталось. Для кого строим? Для иностранцев? Так они летом появляются, на белые ночи, а что делать зимой?
Когда Дворец и прилегающие к нему здания снесли и образовавшийся пустырь огородили забором, сузив проезжую часть улицы Декабристов до одной полосы, обиженная Коломна замолчала, над улицей повисло ожидание беды. Было понятно: что бы ни построили, какой бы шедевр ни возвели, все будет принято в штыки.
Вторую сцену возводили восемь лет. Первые три года, проходя мимо строительной площадки, через щель в заборе рассматривал котлован с подпочвенными водами, торчащие из него сваи. Заказчик в лице федерального правительства и руководства театра не могли выбрать облик здания. Устраивались конкурсы, обсуждения, подписывались и расторгались контракты, менялись генпроектировщики и генподрядчики, а на строительной площадке ничего не происходило, бетонный забор надежно скрывал огромную яму, стекающую по суглинку воду, ржавеющие металлоконструкции. Интерес к строительству угас, и я перестал заглядывать в щели.
Осенью 2008 года стройка ожила, не торопясь, из котлована выросли стены, оделись лесами, сверху замаячил профнастил крыши. Вдоль улицы Союза печатников выстроились большегрузы с отделочными материалами и сценическим оборудованием. В январе 2013-го забор и леса убрали. Ни «Платья императрицы», ни «Золотого купола» Доминика Перро Коломна не увидела, вместо них – «бетонный сарай», «супермаркет над станцией метро», «нечто среднее между универмагом и Макдональдсом» Джека Даймонда. Улицу здание не украсило, но и не испортило.
Открытие второй сцены назначили на 2 мая – день рождения Валерия Гергиева, 1 мая – предпремьерный показ, куда по билетам пригласили старейших работников театра, ветеранов войны, представителей творческой и технической интеллигенции города. Я посетил новую сцену накануне: Анна Соболева – спасибо ей – вспомнила обо мне и пришла в магазин.
– Геннадий Федорович, через полчаса начало генеральной репетиции гала-концерта. Другой возможности посетить новою сцену до официального открытия не будет, пойдемте, я вас проведу.
Я приглашения не ждал, извинился перед комитентом, не успевшим выложить вещи, подхватил очки и поспешил за Анной. Было известно, что на открытие второй сцены прибудут высокие гости, уже несколько дней, как охрану здания усилили, люди в черном патрулировали его по периметру, сотрудники спецслужб в гидрокостюмах исследовали расположенные вблизи канализационные колодцы, телефонные шахты и другие подземные сооружения. Авантюрность попытки проникнуть на режимную территорию сознавал, но не воспользоваться случаем – не уважать себя, воодушевляла Анна, цокающая каблучками рядом.
Служебный вход располагался на углу набережной Крюкова канала и улицы Союза печатников. Проходя мимо воссозданного фрагмента Литовского рынка, Анна проконсультировала, как себя вести и что сказать, если меня остановят. «Главное – уверенность, – наставляла она, – ничего не бойтесь».
Стеклянная дверь в здание не закрывалась, вереницами входили и выходили рабочие в комбинезонах, артисты, занятые в концерте и пришедшие посмотреть новую сцену из любопытства, журналисты, наладчики оборудования, технический персонал. Артистов и служащих театра пускали по удостоверениям, посторонних – по спискам. Утомленные проверкой удостоверений и паспортов, сличением фотографий и поиском фамилий в списках, охранники примелькавшихся посетителей пропускали запросто, не требуя документа. На этом строился расчет Анны. Какой охранник оставит без внимания изящную молодую женщину с копной черных волос, проходящую сотню раз на дню? Пожилой мужчина рядом подозрения не вызвал.
Открытие новой сцены, несомненно, событие историческое. Переступая порог, попытался прочувствовать момент, но не утихшие опасения быть уличенным сбивали, вошел, как входят в незнакомый торговый центр или на станцию метро.
Широкий коридор внутри напоминал Невский проспект в день народных гуляний, когда движение автотранспорта по улице запрещено. Туда и сюда двигались рабочие, уборщицы с ведрами и щетками, толпы детей – участников детского хора, тележурналисты с камерами, штативами и мохнатыми микрофонами. Обогнав нас, пропорхнула стайка балерин с шарфиками на плечах, прошли электрики со стремянкой и мотками провода; увертываясь, протискивались костюмеры и гримеры. Вдоль стен, беседуя, стояли оркестранты. Из-за приоткрытой двери с наспех приклеенным листом бумаги с фамилиями Абдразакова, Никитина (две другие прочесть не успел) доносились голоса, заливистый тенор перекрывал тягучие басовые ноты; рядом лились рулады и пассажи, в которых узнал Екатерину Семенчук. Высоко подняв голову, по коридору прошествовал набирающий популярность баритон Алексей Марков; прошла, закутавшись в шаль, Ульяна Лопаткина.
Каждая новая вещь имеет свой характерный запах, и театр не исключение. Облицовочные панели, кафельная плитка, двери гримерных и силовые кабели, скрытые за подвесным потолком, издавали аромат нового и неизведанного. Со временем он выветрится, стены и пол впитают запахи его обитателей, он станет домашним, привычным, и его перестанут замечать. В тот же день он вызывал чувство радостного предвкушения.
– Это сцена, – объявила Анна, когда коридор закончился.
Но меня поразила не сцена, а черное пространство за ней, отделенное задником. Известно, что черное не отражает свет, определить размер пространства было невозможно. Без потолка и стен оно казалось безмерным. И в этом черном безлюдье парил зрительный зал Мариинского театра. Что подразумевали художник-постановщик концерта Зиновий Марголин и режиссер Василий Бархатов, создавая практически в натуральную величину макет исторического зала, сказать не берусь. Мне представлялись различные варианты: от наивных – старый зал пришел взглянуть на новичка, поздравить с открытием и представить публике, – до символических – историческая сцена как бы передавала эстафету юному собрату, делилась художественными богатствами, накопленными за более чем двухвековую историю.
Подходы к сцене загромождали кареты и коляски из оперы Россини «Путешествие в Реймс», отрывок из которой позднее прозвучит в исполнении выпускников Академии молодых певцов. Тут же монтировщики устанавливали балетный станок, расставляли стулья для сценического оркестра. Наладчики
