«ПОСТАВЩИК ДВОРА»
Обеденный перерыв в мартеновском цехе завода «Серп и молот», где после армии я трудился слесарем по ремонту оборудования, длился один час. Большинство членов бригады столовую игнорировали, предпочитая сухомятку и домино. «Забивать козла» в слесарную мастерскую набивалось человек двадцать, четверо рубились за столом, остальные в плотном кольце ожидали своей очереди. Страсти в табачном дыму бушевали нешуточные, стук костяшек чередовался возгласами: «Ваша не пляшет, ходит Паша», «Делай по…, бери конца», «Меси, меси! Не умеешь работать головой, работай руками», «Сколько? Сто тринадцать? О-о-о! Козлы! С погонялкой», «Вылезайте! Следующие!».
Подобные баталии происходили на всех заводах и фабриках страны, врытые в землю доминошные столы имелись в каждом московском дворе.
Газорезчик Нил – с хитрющими глазами старик – по цеху ходил в жаропрочной робе и юфтевых ботинках, передвигался медленно, будто к его подошвам прикреплены свинцовые пластины. Одно время мы работали в паре: освобождали от растекшейся стали буксы железнодорожных платформ, ремонтировали подкрановые пути мостовых кранов. Бывало, три раза сбегаю к месту аварии, отнесу инструмент, его резак, шланги, подкачу баллон с кислородом, а он все бредет, раскачиваясь из стороны в сторону. Я тороплюсь, злюсь, а он придет, усядется, закурит и назидательно произнесет: «Любая работа начинается с перекура. Большая работа – с большого перекура».
Нил, как и я, домино не жаловал, мы бились в шашки; возвратившись из столовой, усаживался с ним на подоконник и двигал потерявшие цвет фишки по замасленной доске. Надо признаться, Нил меня частенько обыгрывал…
Домино на комиссию предлагали часто; из слоновой кости или черного дерева принимал – пользовалось спросом, от пластикового – отказывался; несколько партий со времен Гели пылилось невостребованными. С ликвидацией промышленного производства и распространением компьютерных игр оно, казалось, прочно забыто, осталось во дворах и прокуренных мастерских далеких семидесятых. Как же я удивился, когда Денис Кашин завел меня в раздевалку оркестра Мариинского театра, случилось это в антракте оперы Сергея Прокофьева «Семен Котко».
Действие закончилось, дирижер опустил руки, раздались аплодисменты. Денис из оркестровой ямы жестами предложил мне выйти в фойе и подойти к служебному входу.
– Раз так совпало: вы здесь, и я здесь, покажу вам «чрево» театра, – предложил он, когда мы встретились.
Договорившись с охранником, Денис распахнул дверь служебного входа и стал спускаться вниз: за дверью скрывалась лестница, я поспешил следом.
«Чрево» походило на катакомбы – узкие туннели, перекрещивающиеся под разными углами, лесенки и лестницы, ведущие вверх и вниз, проемы, отгороженные занавесами, пустынные залы. Всюду сновали артисты. Первый, с кем встретились, – Павел Смелков, дирижер спектакля. Сутулясь, он двигался навстречу, оберегая пластиковый стаканчик с кофе. Следом за ним, прокричав Денису «привет» и задев нас юбками, пробежали артистки хора.
После пышного убранства зала «чрево» выглядело буднично, как провинциальная гостиница: неоновый свет, кафельный пол, облупившаяся краска, дверь с надписью «Медпункт».
Денис вывел меня в коридор, оттуда, свернув направо, завел в раздевалку смычковой группы оркестра – помещение с низким потолком и шкафчиками вдоль стен. Стол в центре облепили оркестранты, из-за их спин доносились удары домино и вопли: «Дуплись!» – «Рыба!» – «У вас сколько? А у нас?» – «О-о-о, яйца!».
«Как на заводе! – удивился я. – Только вместо слесарей в промасленных спецовках – элегантные мужчины в костюмах, и костяшки не в заскорузлых руках, а в тонких ухоженных пальцах».
Денис подошел к незаметной дверке в стене, деловито извлек из кармана ключ.
– Наша мастерская! – объявил он. – Ночью ремонтирую здесь инструменты, днем на них играю.
В мастерской на вытянутых вдоль стен верстаках лежали грифы, мотки струн и столярный инструмент, стояла скульптура балерины, завязывающей пуанты, пахло древесной стружкой и лаком. У противоположной стены ожидала ремонта шеренга контрабасов. Запах дерева и лака, вид рубанков и струбцин окончательно растеребили сознание, выведенное из равновесия прогулкой по «чреву», встречей с Павлом Смелковым, зрелищем «забивающих козла» музыкантов. Уведенное совершенно не вязалось с тем, что осталось наверху и называлось т е а т р.
– Мы под оркестровой ямой? – предположил я.
– Нет, дальше! Где-то под десятым–пятнадцатым рядами. – Он потянул один из контрабасов, стоящих у стены. – Этот – мастеровой, Италия, девятнадцатый век. Этот древнее, на нем клеймо есть. – Денис нагнулся и ткнул пальцем в окаменевшую печать на задней деке. – Эти свежее, но очень достойные. Все принадлежат театру, наши только смычки.
Среди расклеенных по стенам фотографий Дениса и его коллег, вырезок из журналов со статьями о театре заметил изображение глуповатого субъекта в очках с восторженными глазами и, если бы не одежда, вряд ли бы узнал себя, смотрящегося в зеркало.
Многих оркестрантов я знал в лицо, с некоторыми был знаком и, проходя мимо оркестровой ямы, удивлялся их постоянной ротации. Понимал, что, кроме театра, существует Концертный зал, часть оркестра на гастролях, и меня интересовало, как они узнают, где кому выступать. Денис отвел меня к информационной доске с фамилиями артистов с красными и черными значками против каждой. Черный означал театр, красный – Концертный зал, прочерк – гастроли.
Рядом с доской находился артистический буфет, в него десятками входили и выходили буденовцы в красных шлемах и долгополых шинелях, гайдамаки в белых жупанах и папахах. Через десять минут на сцене они будут враждовать, сейчас же мирно беседовали, перекусывая бутербродами. У автомата по продаже напитков, где было особенно оживленно, Денис замешкался, но, пересилив себя, продолжил экскурсию.
– Там раздевалка хора. Тут женские гримерные, мы туда не пойдем. Это – репетиционный зал. Вот! – объявил он наконец, когда вошли в темное с низким потолком помещение, уставленное металлическими колоннами. – Мы под сценой. Ниже только сваи. Кстати, где-то здесь висит старинный телефон, работает, между прочим, можно позвонить. – Он переступил металлическую преграду на полу и тут же пригнулся, пройдя под стальной перемычкой.
– Это дверь в суфлерскую, – донеслось из темноты, – в комнате рядом – орган. Трубы над сценой, здесь клавиатура и телевизионный экран, во время спектакля на него транслируют дирижера.
Вдоль одной из стен заметил рельсы, уходящие в чернеющее жерло, оттуда тянуло сыростью и свежим воздухом. Вдоль рельсов лежал скрученный задник.
– Их на тележке с улицы подают, здесь раскручивают и поднимают над сценой, –пояснил Денис. – Идем дальше.
Я не шелохнулся. Меня отбросило на сорок лет назад в цех завода «Серп и молот». Сначала домино, мастерская, теперь колонны и рельсы. Почудилось, из темноты вот-вот покажется Нил, сбросит шланги и произнесет: «Любая работа начинается с перекура». Но вместо Нила появился Денис.
– Ну, что вы стоите? Идите сюда, тут винтовая лестница, пожалуй, единственное, что осталась от старого театра, не считая
