Помимо представления восходящих звезд, в задачу режиссера и художника-постановщика входила обязанность продемонстрировать технический потенциал новой сцены. То, что стояло за кулисами – кареты, коляски, балетный станок, стулья для сценического оркестра, должно было перемещаться, выдвигаться и уезжать без задержек и посторонней помощи. Эти маневры происходили не всегда гладко, сбивая с ритма и раздражая художественного руководителя. Задники менялись четче, но и здесь случались огрехи, замеченные, они моментально исправлялись, благо задник – не многопудовая холстина, опускаемая и поднимаемая лебедкой, а своеобразный экран, на который проецировалось изображение.
Передавая эстафету новой сцене, из черного пространства выехал знакомый макет исторического зала. К пушистым балеринам в его ложах, детскому хору и царю Борису отнесся спокойно, но когда молодой бас Михаил Петренко из Царской ложи стал исполнять «Дубинушку», а мужская группа хора из лож бенуара и бельэтажа ему вторить, во мне все запротестовало. Протестное чувство было столь велико, что, не сдержался, остановил идущего по проходу Марголина.
– Зиновий, уберите Петренко из Царской ложи!
– Почему? – насторожился тот.
От волнения не мог подобрать правильного слова, Марголин ждал, и я выдавил первое подвернувшееся:
– Кич!
– Зря вы ему это сказали, – расстроилась Анна, пришедшая меня навестить. – Они с Васей в таком напряжении, со всех сторон дергают, шпыняют, а еще вы.
Я сочувствовал ребятам, понимал, что погорячился и переживал, что не сумел донести до одного из создателей спектакля своих чувств. Для меня «Дубинушка» не просто песня – народный гимн, подзабытый, но не утративший силы. Его исполнение из Царской ложи уместно в эпоху народного восстания, всеобщего ликования, в данном же контексте оно смотрелось как верноподданнический реверанс, демонстрация дикого зверя, теперь не страшного и не опасного.
Когда, переодевшись, Михаил Петренко спустился в зал и присоединился к Сергею Семишкуру, сидящему передо мной, и поинтересовался, как было слышно, негативное чувство опять взыграло. Надеясь обрести в Петренко союзника, не выдержал.
– Надо выйти на авансцену, петь оттуда.
– Пробовали, – обернувшись вполоборота, бросил он, – плохо! – И продолжил обсуждать с приятелем проблемы со звуком на сцене.
То, что они существовали, понял по выступлению Дианы Вишневой, она дважды пропустила момент вступления, танцуя в «Кармен-сюите» Бизе–Щедрина.
– В чем дело, Диана? – услышал тогда недовольный голос Гергиева, вторично остановившего оркестр.
Балерина подбежала к рампе и, склонившись к яме, что-то ответила. По залу пронесся шепоток: «Не слышит оркестр, весь звук уходит в зал». Свой номер на репетиции она исполнила под фонограмму.
Объявленный перерыв я использовал для знакомства с интерьерами фойе. Если на сцене царила творческая обстановка, то здесь – аврал. Десятка полтора женщин наводили блеск на стены зрительного зала. Сидя на корточках, стоя и со стремянок они терли каменные плиты, напоминающие по цвету яичный омлет, местами подгоревший. Не меньшее количество женщин ползало по полу, оттирая заляпанный мрамор, полировало стеклянную лестницу, ломаной диагональю делившую внутреннюю стену фасада. Вместо привычных люстр с потолка свисали гирлянды шаров, как будто мальчишки-проказники забрались на крышу и выпустили оттуда мыльные пузыри. Не долетев до земли, они повисли и, подсвеченные лампами, переливались теперь разноцветными огнями. Все двери на улицу были распахнуты. Не обращая внимания на охранников, в здание влетала апрельская прохлада, гуляла по фойе озорным сквозняком, поднималась по винтовой лестнице, подвешенной на тросах, и уносилась к террасе на крыше. Удовлетворив любопытство, вернулся в зал: стыдно разгуливать без дела меж работающих.
Официальную церемонию открытия смотрел по телевизору, переживал за машинистов сцены, но сбоев не случилось, все выезжало и уезжало без задержки. Со звуком на сцене тоже справились, Диана Вишнева вступила вовремя, «Дубинушку» Михаил Петренко исполнил с авансцены, оставив макет исторического зала за спиной. С каждой строкой куплета он и мужская группа хора делали шаг вперед, надвигаясь на зал черной угрозой. Это не кукиш в кармане; мне понравилось.
Творческая работа на новой сцене, получившей название «Мариинка-2», закипела сразу. Премьера оперы Александра Даргомыжского «Русалка» – через три недели после открытия. Мировая премьера оперы Родиона Щедрина «Левша» – через месяц после «Русалки», далее – «Отелло» и «Трубадур». Следующий год открылся «Евгением Онегиным», продолжился «Войной и миром». И так по сей день – три-четыре оперные постановки в сезон.
Мы содействовали как могли. Мебель для княжеского дома в «Русалке» Анна приобрела у нас. Долго с Марголиным искали кровать с «шишечками» для жилища Мельника. По его замыслу, после расставания с Князем на одну из «шишечек» Наташа повесит венок, символизирующий головную повязку – подарок возлюбленного, брошенную ею в Днепр. О том, кто и почему принял решение о переносе исполнения «Дубинушки» из Царской ложи на авансцену, щадя самолюбие художника, не спрашивал. Далее – более: с купленной у нас авоськой и четвертью водки режиссер спектакля «Левша» Алексей Степанюк отправлял тульского мастера за границу; добытые у нас муляжи орденов взбешенный Отелло бросал к ногам Яго; из нашего самовара потчевала гостей Ларина, в мой лорнет разглядывал Татьяну Евгений Онегин.
Это спектакли российских режиссеров, их западные коллеги зачастую предпочитали обходиться без реквизита. Мы ничего не поставили к «Трубадуру» Пьера Луиджи Пицци, к «Симону Бокканегро» Андреа де Роза, «Самсону и Далиле» Яниса Коккоса. А вот Грэм Вик и Пол Браун – они ставили «Войну и мир» Прокофьева – заставили потрудиться. Мало сказать, что список реквизита удивил, он обескуражил: металлические кровати, холодильник овальной формы, трехколесный детский велосипед, стулья на металлических ножках с фанерными сиденьями, которыми комплектовались общественные столовые в советское время, инвалидная коляска и сорок противогазов. Но это были цветики, ягодками Анна одарила на словах, заметив мои глаза, расширяющиеся по мере ознакомления со списком. Грэму Вику и Полу Брауну для постановки «Войны и мира» требовался аэродромный трап, бронетранспортер или танк, автомобили «КаМАЗ» и «Мерседес» представительского класса, дюжина гробов и похоронные венки.
Предметы к спектаклю доставались с трудом. Намучился, добывая и перетаскивая стокилограммовый холодильник «ЗиЛ» овальной формы, попортил кровь, ведя переговоры о покупке металлических кроватей с куркулем из Бабина.
Помимо генерального прогона, который посетил с дочерью, спектакль видел дважды, вполне разобрался в замыслах и символах режиссера. Меня не смутили ни подвешенная к потолку кровать с мечтающей Наташей, ни развратная Элен, нюхающая кокаин в туалете, ни выживший из
