Как убедительно когда-то показал Карл Поппер, любая подлинно научная теория всегда предоставляет возможность для ее эмпирического опровержения. Теории, которые, согласно Попперу, в принципе невозможно опровергнуть (подвергнуть, как он выражается, «фальсификации») нельзя считать подлинно научными. Эти теории будут псевдонаучными. Их особенность заключается в том, что они совершенно не подлежат эмпирической проверке. Такая «теория» легко подстраивается под любой факт, без особого труда может предложить «объяснение» любому непонятному явлению. К разряду псевдонаучных теорий Поппер относил психоанализ Фрейда и теорию исторического развития Маркса. Правда, его мнение насчет эволюционной теории не было столь категоричным и во многом оставалось весьма благожелательным.
Таким образом, опровергать эволюционизм с научных позиций (то есть с позиций современного естествознания) есть не самый продуктивный подход в деле ниспровержения этого учения. Научная критика была актуальна при решении частных вопросов, когда, например, шел спор об изменяемости или неизменности видов. Это специальные вопросы, находящиеся в компетенции специалистов соответствующего профиля. При этом, как показала практика, даже когда подобный вопрос решался отнюдь не в пользу эволюционной теории, сама идея эволюции от такого решения нисколько не страдала. У нее всегда находились яростные сторонники, которых нисколько не смущала убедительность контраргументов противников, какими бы подлинно научными они ни были. Споткнувшись в одном месте, сторонники эволюционизма выбирали другие пути, искали другие факты, выдвигали новые теоретические положения. Все их усилия были направлены на то, чтобы как раз обосновать научность своих взглядов. И их противники предоставляли им такой шанс как раз тем, что, идя на поводу у эволюционистов, переводили полемику в научное русло.
Например, против теории Дарвина было выдвинуто огромное количество чисто научных доводов, причем, весьма здравых и убедительных. Достаточно сослаться на упомянутый труд Николая Данилевского, где более тысячи (!) страниц посвящены научному разоблачению дарвинизма. Данилевский с поистине немецким педантизмом привел груду эмпирического материала, перечеркивающего всю мнимую убедительность дарвинской аргументации. Мало того, новые открытия постоянно ставят под сомнение основные положения этой теории (достаточно упомянуть фундаментальное исследование Майкла Кремо и Ричарда Томпсона «Неизвестная история человечества», вызвавшее нападки со стороны известных представителей эволюционной антропологии). Тем не менее, это вряд ли сможет поколебать авторитет дарвинского учения. Дарвинизм в любом случае будет преподноситься его сторонниками в качестве стопроцентно научной теории, несмотря на обильную критику. И все потому, что подлинная суть дарвинизма лежит вне рамок научной аргументации. Сводить несостоятельность этого учения к отсутствию злополучных «переходных форм», как это делают американские креационисты, значит отвлекаться от его подлинной сути, которая совершенно неуязвима для научной критики. Говоря по другому, дарвинисты ревностно отстаивают свое учение не в силу его логической состоятельности или эмпирической достоверности, а в силу именно тех положений, что научно совершенно недоказуемы (а, стало быть, и неопровержимы). И если одни «аргументы» на определенном этапе становятся для дарвинистов, так сказать, устаревшими, то им на замену подбираются другие. Такова особенность любой псевдонаучной теории. И опровергать ее с научной позиции можно до бесконечности и без всяких положительных результатов.
Интересно, что современные креационисты (такие, например, как Дуэйн Гиш) прекрасно разбираются в указанных гносеологических тонкостях. Однако, несмотря на это, они упорно переводят полемику в русло научной критики, не придавая философской стороне проблемы первостепенного значения. Похоже, так сложилось исторически, еще со времен знаменитого спора между Жоржем Кювье и Жоффруа Сент-Илером. Как ученый-эмпирик, Кювье, безусловно, был на высоте, хотя его оппонент так и остался при своем, до конца дней затаив обиду на величайшего натуралиста. Но суть проблемы заключается здесь не в том, кто из них был прав, а кто нет. Не столь уже и важно, имеют ли все живые существа единый план строения (как настаивал Жоффруа Сент-Илер) или между классами животных нет никаких переходов (как утверждал Кювье). Суть проблемы в другом - в обоих случаях средствами научного естествознания отстаивались метафизические идеи. Правда, если откровенный креационист Кювье давал себе в том полный отчет и нисколько не открещивался от приверженности христианским воззрениям, то его оппоненты преследовали иную задачу - узаконить под видом естественнонаучной теории вполне законченную метафизическую доктрину. Если креационисты четко отделяют пространство религии от пространства научного естествознания, то эволюционисты и то, и другое смешивают воедино, выдавая свое вероучение за науку. Именно поэтому научная критика эволюционизма зачастую оказывается столь бесплодной, ибо, подчеркнем еще раз, в рамках самой науки опровержение определенных теорий, положений и гипотез является делом совершенно нормальным и даже необходимым. Опровергая эволюционную теорию с научной точки зрения, вы включаете очень серьезную и очень острую философскую проблему в рамки обычной научной полемики, лишний раз предоставляя эволюционистам повод выступить от имени науки. Тем самым декларируемый научный статус их идей всякий раз приобретает желаемую легитимность.
Поэтому совсем неудивительно, что эволюционное учение так прочно ассоциируется не с метафизикой, не с философией, а именно с естествознанием. Говоря об эволюции, неизбежно апеллируют к Дарвину, Ламарку, Гексли, то есть к тем, кто имел непосредственное отношение к эмпирическим изысканиям. В меньшей степени вспоминают «чистых» философов, вроде Спенсера, Конта или Энгельса. Они идут как бы в «довесок» к перечисленным «корифеям» от эмпирической науки. Еще меньше вспоминают мистический пантеизм Гете или Геккеля, хотя тот и другой были страстными эволюционистами. Последний - Эрнст Геккель - с таким же усердием пропагандировал учение об одушевленной материи, с каким он распространял учение Дарвина. Кстати, странная восторженная приверженность дарвинскому учению со стороны всевозможных мистиков, философов и идеологов до сих пор еще не получила должного разъяснения. Странность ее как раз в том, что учение Дарвина любили и почитали мыслители самых разных, казалось бы, направлений. Дарвина одинаково чтили английские либералы, немецкие расисты и советские коммунисты. Не будем здесь рассуждать о мотивах. Отметим лишь одну простую вещь: если бы эволюционное учение Дарвина действительно ниспровергало всякую метафизику, то вряд ли бы оно нашло столь страстную приверженность среди тех, кто все свою жизнь потратил на обоснование определенных метафизических воззрений. И если даже мистически одержимые теософы брали в свои союзники Дарвина, значит, дарвинская аргументация была в полном согласии с некоторыми метафизическими идеями.
Можно было бы, конечно, сказать, что такой успех дарвинского учения есть следствие
