И, в самом деле, как было не угадать конечную цель путешествия, когда она уже была перед нами в пределах видимости.
Когда-то это был настоящий остров. От западной оконечности Большой поляны его отделял широкий, но мелкий поток, и, перебравшись через него, мы оказывались в уединенном, заповедном царстве. Разделившись на два рукава, Акбулак омывал с двух сторон солидный участок леса с буреломом и затененными, неширокими протоками со стоячей темной водой.
Над протоками росли кусты ежевики, в период созревания с них свисали тяжелые грозди с налитыми сизыми ягодами. Вот за ними мы сюда и ходили в старые добрые времена. В иной год можно было набрать полное большое ведро.
Ежевику приносили в лагерь, варили компоты, варенье, но только собирать ее было сущим наказанием. Самые спелые грозди висели над протоками, приходилось лезть в ледяную воду, баламутить ил и следить, чтобы к тебе не прицепилась какая-нибудь захудалая, злая пиявка.
Обращенная к основному руслу сторона острова была свободной от деревьев, здесь росла высокая луговая трава. К середине лета она высыхала и стояла, позванивая на легком ветру пустыми колосками диких злаков.
Однажды на границе леса и луга мы с Кириллом нашли молодую дикую яблоньку. Ближе к вершине на ней висело с десяток налитых, ровного, нежно-лимонного цвета яблок. Я встала на цыпочки, достала одно, чуть коснулась его, - яблочко тут же оказалось у меня в ладони. Оно было ароматным, гладким и без единой червоточины.
Обычно дикие яблоки кислые, сильно горчат, а это оказалось необыкновенно сладким.
Тогда Кирилл слегка тряхнул деревце, яблоки тут же, все сразу, будто ждали, обрушились в сухую траву. Ни одно не побилось. Мы отыскали их, положили в мою шляпу и принесли в лагерь. Помню, жители Большой поляны никак не решались их есть. Держали яблоки в руках, натирали до блеска кожицу, подносили к лицу и с наслаждением вдыхали тонкий яблочный аромат.
Но больше нам не удалось вновь отыскать эту яблоньку. Мы не раз приходили на опушку (здесь она росла, здесь!), задирали вверх головы, щурились от солнца, но никаких следов яблок не находили. Словно нам был сделан однажды подарок, а после яблонька по волшебству исчезла, будто ее никогда и не было на этом месте.
После наводнения и Большой воды остров перестал быть островом. Русло реки изменилось, ушло в сторону, размыло дорогу; второго рукава под скалами на противоположном берегу, не стало. Там, где когда-то бежала вода, остались сухие, безжизненные камни.
Мы прошли по ним на бывший остров, обогнули бурелом и завалы прелой листвы, вышли на опушку. На виду широко и мощно бегущего Акбулака Кирилл огляделся и сказал:
- Чем тебе не место нашей мечты! Вода – вот она, тень – вон там, тени сколько угодно, а здесь солнце, простор. Что тебе еще нужно для полного счастья!
- Все так, - согласилась я, - но как ты проедешь сюда на машине?
Совершенно непохоже на него Кирилл легкомысленно махнул рукой.
- Временно можно будет оставлять ее на кордоне, а потом что-нибудь придумается.
Я немедленно, и не менее легкомысленно согласилась, конечно, придумается, и мы тронулись в обратный путь.
Но на половине дороги сама не знаю, почему, обернулась. Часть острова еще была видна, не заслоненная ближними деревьями. Неясная мысль кольнула сердце: «Вот возьмем мы его в аренду, обнесем забором, никого не станем пускать, будем жить в постоянном страхе, как бы кто не нарушил наших владений. На всякий случай купим ружье, и если придет по привычке за ежевикой медведь, убьем его наповал. Так, что ли?»
- Знаешь, Кирилл, - жалобно протянула я, - что-то мне грустно стало.
Он не ответил. Лишь возле волшебной тихой купальни (вода на закате стояла в ней, как сгустившийся воздух), усадил на теплый камень и стал разбираться в причинах моей непонятной грусти.
- Не надо нам никакой аренды, - чуть не со слезами на глазах, говорила я, - пусть Акбулак будет всегда, и пусть все останется, как есть. Иначе мы потеряем последних друзей, изменим самим себе и очумеем от одиночества.
- А как же Зяблики? Ведь придут и поделят землю, Володя прав.
- Но мы же не Зяблики…
Кирилл помолчал, подобрал круглый камешек, почти шарик, повертел в руке, потом бросил в середину купальни. Тихо булькнуло, по воде побежали круги.
- Ладно, мама, - облегчил он мою душу, - уговорила, не будем брать аренду. Я согласен с тобой. Это не наша охота.
Счастливые и свободные, мы пришли в лагерь. На своем месте, на давно облюбованном камне сидел Саидберды. Громогласно, немного каркающим голосом, он что-то объяснял Сереже и строгал длинную палку. Сережа во все глаза смотрел на него в ожидании чего-то необычайно приятного. Наташа хлопотала у очага, кипятила чайник. Поодаль от лагеря, на берегу, привязанный к стволу тополя, смирно стоял каурый конь Васька. Лишь изредка он взмахивал головой, отгоняя мух, фыркал губами и обмахивался хвостом.
Наташа собрала чай, поставила на стол акбулакское угощение – недавно испеченный хлеб и чашку с медом. Саидберды закончил строгать палку. Как выяснилось, он мастерил для Сергея лук. Когда тетива была натянута, когда заточены были тонкие стрелы, и наш мальчик выбежал на открытое место учиться стрелять, мы наперебой стали рассказывать Наташе и Саидберды о нашем походе и обнаруженной на другом берегу Акбулака удивительной купальне, укрытой от посторонних глаз и заросшей со всех сторон непролазной стеной мяты.
Саидберды слушал молча, пил чай, макал кусочек хлеба в чашку и, аккуратно, стараясь не капнуть медом, отправлял в рот. Над его головой вилась пчела, но он не обращал на нее никакого внимания.
КАМЕНЬ САИДБЕРДЫ
Мы подружились с Саидберды в более позднее время. Прежде, в эпоху Большой поляны, он был, как и мы, намного моложе, и как-то тушевался за широкой спиной отца, могущественного в пределах акбулакского хозяйства, грузного и неповоротливого Мамадали. Мамадали был страстным шахматистом, часто заглядывал к нам проездом на кордон. А Саидберды, видя, что папа застрял надолго, что ему предстоят не только шахматы, но и шумные разговоры о жизни и даже непременное угощение, трогал коня и уезжал по дороге один.
В новые времена Мамадали состарился, ушел на пенсию и жил на покое в большом бричмуллинском доме. Бывая в Бричмулле, мы обязательно навещали его, иначе это стало бы кровной обидой. Он радостно и шумно встречал гостей, усаживал на айван, поил чаем, угощал фруктами из собственного сада, и, умильно поглядывая, уговаривал Кирилла сыграть хотя бы одну партию.
В отличие от отца, Саидберды был невелик ростом, коренаст и очень силен. Загорелое, сухое лицо всегда тщательно выбрито, чем-то он напоминал индейца,
