Ноги его были слегка кривоваты, как это случается с лошадниками. Саидберды, можно сказать, не слезал с коня, безмерно любил его и, всякий раз, как проездом останавливался в нашем лагере, восторженно отзывался о Ваське, хвалил его золотой характер.
Конь Васька, и впрямь, был замечательным существом. Про него даже нельзя говорить как о животном, настолько он был умен, кроток, но с хитрецой.
Наташа как-то решила покататься на Ваське. Саидберды помог ей усесться, конь тронулся, наша дочь, счастливая и гордая, уверенно сидя в седле, скрылась за поворотом.
Мы остались в лагере, разговариваем, вдруг Саидберды забеспокоился:
- Что-то ее долго нет.
Вскочил, поднялся на кордон, вышел за калитку. И что же? Возле дерева, в густой тени, на своем законном привычном месте, стоит, как ни в чем не бывало, Васька и ухом не ведет на все понукания всадницы. Вид у него такой, мол, я тебя покатал, довез куда надо, а теперь и коню положен законный отдых.
На кордоне пусто, никого нет, некому подсказать, что делать с плутишкой.
Саидберды расхохотался, подошел к Ваське, что-то сказал ему на ухо, видно попросил не позорить хозяина, велел Наташе туже натянуть поводья, и конь тронулся с места, пошел вверх по дороге, никуда не торопясь, помахивая гривой.
У Саидберды в нашем лагере тоже было законное место, удобный, отдаленно напоминающий кресло, камень. Будто специально, природа умудрилась изваять из куска базальта гладкое сиденье с невысокой закругленной спинкой. Правда, один подлокотник был выше другого, но на это не обращали внимания. Уютное, пусть жесткое, кресло так и называлось – Камень Саидберды. Испокон веков он стоял в укромном углу нашей «кухни», заглубленный немного в кусты боярышника. Когда Саидберды садился на камень, он оказывался весь окруженный зеленью. Одна ветка над головой вечно ему досаждала, но он ее не ломал, всякий раз отгибал и старался зацепить за протянутую от палатки веревку.
Нас всегда восхищало его бережное отношение к природе. И что тут было удивительного, если он сам был частью ее. Так же, как Хасан Терентьевич, он знал о Майдантале все, его служба в лесхозе была всего лишь способом существования в родных горах.
Но вот наш лагерь расширился, образовалась новая «комната». Приезжает Саидберды. Стол на новом месте, а камень остался на старом. Попробовал подыскать другой, сколько-то валунов по краю оставалось в избытке, - не получается, неудобно, и от стола далеко.
Саидбеды, ничего не говоря, отправился к своему камню, раскачал, подсунул под него ладони, крякнул, поднатужился, поднял и, часто переступая согнутыми ногами, перенес на новое место. Так и гупнуло, когда он бросил его на землю. Сел, как ни в чем не бывало, отряхнул руки, потянулся к пиале с чаем, и стал рассказывать, как они с Васькой ровно три дня назад повстречались с медведем.
У нашего друга был пунктик – медвежьи истории. Приедет, обязательно расскажет какую-нибудь байку. То, как медведь забрался на пасеку, разорил улей. Его кусают, а он ревет, но лапой все равно лезет в соты, а потом вместе с пчелами в рот сует. В последнюю минуту лишь увидел человека с ружьем и кинулся наутек.
- Ушел? – с надеждой спрашивала Наташа.
Саидберды даже не трудился ответить, лишь бровь поднимал, и становилось ясно – нет, не ушел, расплатился шкурой за пылкую любовь к бесплатному угощению.
В другой раз повстречается с мишкой на узкой тропе и заводит с ним долгие разговоры, потому что ружье в такой ситуации не вскинешь, не успеешь, медведь ловчее. Но человеческой речи не терпит, послушает, послушает, повернется и уйдет с дороги.
Рассказы Саидберды были своеобразны, мы хохотали над ними до упаду, а он не обижался, посматривал добродушно и терпеливо ждал, когда мы отсмеемся.
- В Бричмулле засиделся у отца, - удобно усевшись на камне, принял у меня пиалу с чаем Саидберды, - ну, мы, туда-сюда, стол собрали, посидели, да, потом я решил ехать. Отец хотел не пускать: «Куда ты поедешь ночью, ты же совсем пьяный». Но я не послушал, поехал. Какой пьяный, по чуть-чуть всего ничего выпили, да. Ехал, ехал, уснул в седле. Еду и сплю. Потом, чувствую – стоим. Проснулся, а мы уже на кордоне. У Алика свечка горит, думаю, зайду к нему. Слез, Ваську к дереву привязал, сам к Алику захожу. Потом во дворе, ла-ла-ла, посидели немного, да. Не пили, нет. Алик говорит: «Пить не будем, ты уже и так хороший». Я согласился, говорю: «Не будем». А сам подумал, это он так говорит, потому что у него ничего нету. Если б было, он бы так не сказал, правильно? У самого ничего нету, а меня оставляет ночевать. Но я не захотел. С отцом не остался, да, а с ним останусь. У него в «Белом доме» духота, топор можно вешать. Поехал я. Ехал-ехал, уснул. Васька он такой, пьяный, трезвый, сонный – все равно до места довезет. Вдруг меня, как что кольнуло, да. Очухался, опять стоим. Огляделся, разобрал, где. Километра четыре до Березовой рощи не доехали, возле щели остановились, будь она неладна. Как щель, так обязательно что-нибудь не так, да…
Было, было на Акбулаке такое место. Теснина, река шумит, скалы вздыблены отвесно в небеса, эхом отдают, и кажется, будто шум от них самих и исходит. А еще меж двух скал, с нашей стороны, - узкий проход в недра горы. Если встать боком, то можно продвинуться немного внутрь, но никому и в голову не приходило лезть в густую черноту, в неизвестность.
Днем – ничего, но стоило оказаться возле этой щели в сумерках, тебя охватывал беспричинный страх, даже не страх, а какая-то космического масштаба мгновенная жуть. И тут же отпускала.
Взрослые ускоряли шаг, торопились скорее пройти мимо, а Никита однажды драпал оттуда, только пятки сверкали. Я как-то подробно обрисовала ему скалу, спросила, что он чувствует возле нее. Ответил, не задумываясь:
- Мама, ты знаешь, я не трус, но там очень страшно.
И вот на этом месте остановился конь Васька.
- Говорю Ваське: «Поехали, что стоишь!» А он ни с места, только губами фырчит. Я присмотрелся, на дороге что-то чернеется. Чернеется, да, и шевелится. Еще лучше присмотрелся, а там медведь! Ух, ты, думаю, вот удача! Но это же щель, да. От нее разве можно ждать чего хорошего? Хвать за ружье, а ружья нет. Где ружье! Уйдет же! Твою… да… Хоть и нетрезвый, а вспомнил, - я ж его на кордоне у Алика забыл! Ружье, не пропадет, завтра за ним поеду, а
