Я никогда не понимала, что за страсть у всех верующих мусолить иконы и прочие ритуальные предметы. Но казалось, что Нестор не рисовался, прикладываясь лбом к Мишиному кресту, а когда он трепетно поцеловал правую перекладину, обледеневшую на морозе, сердце моё дрогнуло от нежности. Чувствовал ли он, что я за ним тайком внимательно наблюдаю, или это обычное его состояние – мне ещё предстояло выяснить.
***
Сели за стол. Перед тем как выпить фанагорийского кагору, разлитого в рюмки, отец Нестор скомандовал помолиться. Мы встали, повернувшись лицом на восток, как и положено в таких случаях. В то время, пока все читали молитву, кланяясь перед висевшей над дверным проёмом Мишиной картиной, я думала, как забавно молиться перед картиной, эстетично и глаз радуется – Миша бы оценил.
Не люблю кагор, но этот был великолепен, в нём совсем не чувствовалось алкоголя и той тёмной тяжести, от которой, у многих болит голова. Этот явно не связывался с кровью Христовой, а был скорее похож на нектар. Рюмка нектара очень быстро подняла собравшимся настроение, и мы светло вспоминали Мишу, откушивая вкуснейшие зелёные щи, гречневую кашу с тушёнкой и аккуратные бутерброды с красной икрой. Разговор зашёл о Василии Кинешемском, и Нестор заполнил мой пробел сообщением, что это Миша, ещё в 1993 году откопал в архиве сведения о владыке, до этого времени никому ещё не известном, или совсем уже забытом. Нестор говорил, какой Миша был талантливый – художник, философ, богослов, поэт и писатель, и таким его запомнят потомки. А я думала, почему же он был так напрочь лишён тщеславия, что даже не заботился тем, что останется после него. Ночной страж стаи, не дремлющий в ночи, знал, что бессмертен, и оставил достаточно, что даже, вот так, через Нестора, я получила недостающее.
Потом соседка моя по дивану, интеллигентная учительница на пенсии, принялась рассказывать, как её мама подарила блаженному Николеньке семейную икону, которую он принял, и завещал после смерти пристроить в Воздвиженскую церковь. А она, икона эта, чудодейственной оказалась, и теперь путешествует по миру, исцеляя людей. А люди, в благодарность, навешали на неё уже три килограмма золота. Я, конечно же, не удержалась, и принялась расспрашивать про Николеньку, и про феномен того места, где он жил. Криво вставленные доски из полученных ранее сведений о Николеньке, словно поправили умелой рукой мастера, и картинка открылась во всей своей красе, а Нестор добавил позолоты:
- Раньше люди другие были.
У меня на глаза навернулись слёзы и, высмаркиваясь в салфетку, чтобы не заметили моих нахлынувших чувств, я думала, что всегда во все времена люди были разные и, наверное, это здорово, что мы как заброшенные в камнедробилку жизни, не оформившиеся существа, выходим из неё кто брильянтом, кто булыжником. Права была Маргарита, чем больше узнаю, тем больше появляется места в сердце для любви, и оно, израненное, снова начинает петь свою песню, сначала робко и, срываясь, а потом всё увереннее и громче, сплетаясь в общем хоре таинственной русской души – так парадоксально любящей и свободной одновременно.
***
По пути домой, я зашла в магазин за продуктами. Захотелось картошечки, с селёдкой и лучком. Высыпала в раковину картошку, предвкушая будущее удовольствие, начала чистить. Из купленного пакета – большую часть пришлось срезать и выкинуть, хотя снаружи картошка выглядела аппетитно. Редкие картошины соответствовали своему внешнему виду. «Вот так и люди…» - пришла в голову ассоциация: «…как картошка…снаружи причёсаны, накрашены, упакованы, а глянешь в глаза – и оторопь берёт. Гнилые совсем. Как вот эта картошка». Выкинула в ведро очередную, прогнившую до сердцевины картошину, вернее её жалкие остатки, наполненные вонючей гнилостной жижей и, поморщившись, процитировала:
- Любить? Но кого же? На время? Не стоит. А вечно любить невозможно. М-да…
Стоп, стоп, стоп! Вовремя осознав свою негативную мысль, подкреплённую классикой, я отделила зёрна от плевел. Да, безусловно, есть люди, которые вечно всё портят. Они кажутся такими благополучными, но рядом с ними начинаешь испытывать беспокойство, которого у тебя раньше не было, и любовь, которой было наполнено твоё сердце, принимает другие названия. Это что угодно, но только уже не та любовь, которая была вначале. А с Мишей было всё наоборот. Он возвращал к жизни, к любви, к той самой любви. Нет теперь Миши, но зато есть его мама, есть Нестор, есть интеллигентная учительница на пенсии и другие люди, с которыми я была не знакома раньше. Есть я, наконец.
Глава 15. Деканонизация.
Кондак, глас 3.
Мужество твое, святителю Христов Василие, возславим, и чистоту веры превозносим, и дару словес твоих удивляемся, яко от небес приял еси Божественную благодать наставляти и защищати стадо Христово.
Ещё при жизни Василий Кинешемский завещал, чтобы его останки были перенесены на родину. И только в августе 1993 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II благословил местное почитание святого Епископа Василия Кинешемского, и его мощи были перенесены в Свято-Введенский женский монастырь города Иванова. Мало кто знает, что произошло это благодаря стараниям Михаила, нашедшего в архивах сведения о забытом епископе.
Не успели понастроить памятников и музеев в честь Святителя Василия и слащаво, до приторности, понаписать – вот, какой, человек жил в нашем городе, издать несколько его книг, как грянуло другое событие, как раз в последние дни уходящего 2012 года с его «концом света» – деканонизация.
- Ну что за люди? – Возмущалась я, уже разглядевшая за криво раскрашенной историей городского бренда, истинное лицо святителя Василия, ставшего уже родным, до боли понятным и победившим забвение. То, что написал он, и то, что написали о нём – две большие разницы. Кому много даётся, с того много и спрашивается – и епископ Василий достойно перенёс положенные ему испытания. Чтобы понять подвиг человека – надо побывать в его шкуре. Как пел Наутилус: «Видишь, там, на горе возвышается крест, под ним с десяток солдат – повиси-ка на нём, а когда надоест, возвращайся ко мне – гулять по воде со мной».
Вот город, в котором жил святитель. Одни люди жадно ловили каждое его слово на проповедях, старались не пропускать службы, организовывались в кружки, и даже были такие, кто был беззаветно предан святителю и сильно пострадал за дружбу с ним. Другие же, строчили на
