Туча, тем временем, стремительно приближалась. К моменту, когда старик закончил писать, вдруг, разом потемнело. Конвоиры обеспокоенно переговаривались между собой, но не успели сойтись в едином мнении о действиях в связи с надвигающейся возможной опасностью, как туча разверзлась и изрыгнула на головы людей лавину града. «Камнепад»,- пронеслось в голове у старика. «И обрушил Господь весь гнев свой праведный на головы нечестивцев, нарушивших обеты, данные ему…И полетели с неба камни, и было их такое множество, что было ясно каждому, кто мог видеть это - каменный дождь пришёл не увлажнить, а погубить здесь всё живое вокруг».
Старик снял шапку. Истово крестясь и шепча про себя молитву непрестанно, приготовился к смерти: «Господи, к тебе воззвах, Господи, услышь мя, услышь мя, Господи!»
Градины, размером с большие бобовые зёрна, шумно падали на землю, на человеческие тела, на лошадей, да так часто, будто небесная женщина, налущив целый подол бобов, несла их куда-то, а ткань не выдержала и треснула посередине, обрушив весь собранный урожай на землю. Лошади взвивались на дыбы, люди кричали, закрываясь руками и ища убежища. Чья-то рука, схватив старика за концы кушака, поволокла его, пригибая к земле. Распластавшись в пожухлой траве, старик начал приходить в себя и увидел рядом парня, помогшего ему подняться. Он догадался, что парень снова спас ему жизнь, затолкав под телегу. Хорошо, что лошади были распряжены, и град застал их у обустроенной кормушки, откуда они и разбежались, ища спасения, от впивающихся в их спины и головы градин. Конвоиры пытались удержать их. Некоторые осужденные, смекнув всеобщее замешательство, попытались воспользоваться стихийным бедствием и, прикрывая головы тем, что попалось под руку, побежали к деревне, за которой виднелась тайга. Конвоиры начали стрелять. Через несколько минут, показавшихся вечностью, град прекратился, и заморосил мелкой сеткой дождь, холодный, липкий. Градины ещё лежали в траве, кучками, а те, что попали на дорогу, так и торчали пулями, застрявшими в грязи. Некоторые градины были размером с перепелиное яйцо и, так или иначе, пострадали практически все, и охранники и осужденные, с той лишь разницей, что у охранников были зимние толстые шинели и меховые шапки, а осужденные не были снаряжены по сезону и перебивались тем, что осталось у них после пересылки. Пока люди приходили в себя, потирая ушибы, лошади тоже начали возвращаться – они уже давно забыли, что такое свобода и не представляли себе другой жизни, кроме как в упряжке или под седлом. Старик с парнем выбрались из-под телеги и молча наблюдали, как конвоиры, отходя на некоторое расстояние, подзывали заключённых и те, группируясь в пары, принесли к телегам три мёртвых тела.
Через некоторое время колонна двинулась дальше, совершая последний переход к месту своего назначения. Идти стало ещё труднее, но ужас произошедших событий, сковывая ледяными обручами грудь, гнал к последнему прибежищу с непонятной остервенелостью. Робкая надежда на горячую еду и сон, маячками вспыхивающая в сознании, помогла выдержать эти трудности.
Мечты о горячей похлёбке повисли на деревянном частоколе, окружавшем посёлок. Надрывный скрип железного засова отделил мятущуюся неизвестность от плачевной действительности. Капкан защёлкнулся. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять - выхода отсюда нет, как нет и условий для существования. Деревянный барак, куда согнали осужденных, был больше похож на сарай, где от стены до стены, по длинной стороне на высоте около метра настелены доски, служившие спальным местом. На нём, вместо матрасов и одеял лежали пучки сена. Пайка хлеба, кружка воды, отбой. Первыми, занимать лежаки потянулись бывалые зеки, а старик, словно недоумевая от всего происходящего, оцепенело смотрел на закрытую дверь.
- Господи, неужели ты отвернулся от меня? Неужели мало испытывал я муки адовы. Неужели хочешь ты продлить мои мучения, не дав умереть до полного немого отчаяния?
- Дед, тебя как звать-то? - Услышал он молодой голос и машинально повернувшись, разглядел своего спасителя:
- Василием. – Ответил старик и, подумав, что надо отблагодарить парня, присел рядом с ним на лежак. – У тебя доброе сердце…
- Александр. Саша меня зовут. – Сказал, улыбнувшись, парень и спросил:
- Дед Василий, а ты поп что ль? Одёжка у тебя странная.
- Вроде того. - Старик прикинул, что паренёк подходит по возрасту ему в сыновья, и спросил:
- Сколько тебе лет, Александр – победитель?
- Двадцать три.
- Внучок… – Старик впервые заулыбался, представив, что этот парень мог быть его внуком, если бы Машенька, прекрасная дева с небесными глазами и взлетающими ресницами, не умерла той памятной зимой. Впервые, не боль, а тёплая волна накрыла старика, и он озабоченно посмотрел на парня:
- Вид у тебя, Сашенька, какой-то болезненный. Простудился, наверное? Дай-ка руку. – Старик пощупал ладонь парня, она была ледяная. И хоть свои ладони казались старику окоченевшими, в них ещё пульсировала кровь, а рука парня казалась совсем безжизненной. Сжимая его ладонь своими ладонями, старик из всех сил взмолился Богу об исцелении Александра. Закрыв глаза и несильно раскачиваясь из стороны в сторону, он беззвучно шевелил губами, словно погрузившись в другую реальность. Парень, сначала недоумённо смотрел на него, потом, словно подчиняясь неведомой силе, тоже прикрыл глаза и второй рукой, пытаясь соединить свои ладони, коснулся руки старика. Так они и сидели, сомкнув ладони какое-то время.
- Дед Василий, научи меня так… Я словно в бане помылся… и маманю видел. Она мне чаю горячего наливала, прямо из самовара.
Старик погладил парня по плечу, как бы показывая, что не надо сейчас ничего говорить, лучше уснуть, прижимаясь телами для тепла, а там как Бог даст.
Наутро, когда дверь в барак распахнулась, заключённые увидели другую реальность. За ночь подморозило, и всю землю вокруг укутало снегом. Произведя осмотр по всем параметрам, начальство посёлка, наконец, выдало им фуфайки, валенки, тёплые шапки и рукавицы. Впервые, за всё время следования, выдали горячую похлёбку и чай, а на лежак кинули потрёпанные овечьи шкуры, вместо одеял и матрасов.
Заключённых покрепче снарядили с обозом в тайгу за дровами, и вечером в бараке затопили печь. Не Бог весть какую, это была всего лишь на всего железная буржуйка, обложенная
