- Ну, рыжая, плати за работу? – жестко потребовал Генка, когда вылечил файловую систему ноутбука и восстановил потерянную информацию.
- Сколько?
- Мне деньги от тебя не нужны!
- Тогда я почитаю тебе свои стихи, которые я еще никому не читала.
- Нахрена мне твои стихи?! – Генка отошел к диванчику.
- Они тебе понравятся, - пообещала Даша. – Вот послушай.
- Не тяни вола за хвост, рыжая, раздевайся, - ловко скинув с себя брюки, рубашку, трусы, потребовал Генка. – Я вставлю тебе своего «дружка», и мы в расчете.
Но его слова и торчащий пенис не остановили Дашу.
- Я из звезд и любви сплету венок, - сказала она нараспев. – С ним не будешь ты никогда одинок.
- Хватит трепаться. Иди ко мне, - Генка развалился на диванчике и похлопал ладонью рядом с собой.
- В печали и в горе он будет с тобой, - продолжила Даша, оставаясь у стола. - Он спасет тебя от напасти любой.
- Дура! – разозлился Генка и вскочил с диванчика. Его «дружок» поник и уменьшился.
Из двадцати сантиметровой морковки превратился в гороховый стручок», - отметила Даша и от души рассмеялась.
- Дура! – Генка стремительно оделся и исчез из комнаты. Только когда за ним захлопнулась входная дверь квартиры, Даша уняла смех, легла на диванчик и принялась ласкать пальцами низ живота и грудь. …
- Тогда твой художник? – прервав воспоминания о Додедове, поинтересовалась Даша, тиская в ладони теплую ладонь Гречмакова.
- Не знаю. Пропал. Я на днях тебе звонила, хотела поплакаться о своем одиночестве, но твоя мать сказала, что ты в больнице лечишь поджелудочную железу, - ответила Катя и разоткровенничалась: - Мне так было плохо одной, так плохо, что расхотелось жить. Меня бросил не Репин - бросил ничтожество, маляр! Я ему стирала, готовила, ублажала, как могла, выходила из дома только ему за жратвой и никуда больше! – Катя покинула диван и резко задвигалась по комнате, меняя с каждым шагом направление и кривя крупное лицо. – Ничтожество меня бросило – и получилось, что я хуже ничтожества!
Антон Гречмаков почему-то представил, что хозяйка квартиры сейчас начнет грызть обои.
- Вот тогда, Я решила спрыгнуть с Крымского моста и разбиться о проплывающий корабль, - произнесла спокойно Катя, встала у подоконника и, глядя в окно, отщипнула от герани пожухлый листок. – Тогда бы Васька, маляр долбанный, всю жизнь мучился, что погубил меня. Я даже записку написала, что он виноват в моей смерти.
- Но ты же теперь живешь с Додедовым, - тихо произнесла Даша.
- Да, - откликнулась Катя, растирая в пальцах листок герани. – Я встретила его в вагоне метро, когда ехала прыгать с Крымского моста. Он обрадовался мне, он поцеловал меня, и мне расхотелось умирать. Он проводил меня домой и остался на ночь. Теперь он живет со мной, и я счастлива. Мы любим друг друга… Теперь, ты понимаешь, что тебе гостить у меня невозможно.
Заметив смущение и растерянность Даши, Антон перевел разговор на другую тему: - Скажи-ка, что рисовал твой художник? Если рисовал море – тогда возможно затосковал о море и уехал к нему. Если рисовал горы – тогда возможно затосковал о горах и уехал к ним.
Катя вздрогнула, словно увидела в окне ужас.
- Мне по фигу где он! Он малевал разную фигню! – прокричала она и ринулась к шкафу. Рослая, сильная она рывком отодвинула от стены угол шкафа и вытащила холст (размер – газетная страница) на подрамнике. – Вот, убедитесь сами! – призвала она, держа под грудью широкую сторону картины.
Кусок плохо освещенной ночной улицы города увидели Даша и Антон на полотне. На переднем плане, на мостовой, замерла в движении сутулая фигура в черном балахоне. Под поднятым капюшоном его проглядывался череп с пустыми глазницами, с отвисшей беззубой челюстью. Костлявая рука, торчавшая из складок балахона, волочила зазубренную косу. Вдали, за жуткой фигурой, узнавалась машина «скорой помощи» и размытые силуэты людей.
- Что это? – прошептала Даша, не отрывая испуганно-тревожного взгляда от картины. «Она придет бесплатно и внезапно», - такая строчка стихотворения родилась в ее голове.
- Васька назвал эту мазню: «Усталая смерть», - презрительно ответила Катя.
- Да, - веско изрек Антон. – Смотришь, и жить не хочется.
- Кстати, я, как последняя дурочка, позировала Ваське для этой мазни. Часами таскала по комнате тяжеленные сумки с кирпичами, - сообщила Катя и подивилась той своей глупости, из-за которой потом ночью болели и ныли спина и руки. Да, и глупо было вообще связывать свою жизнь с художником, который написал бесплатно ее портрет (когда, гуляя по Арбату, она остановилась возле его мольберта) и угостил кофе в открытом уличном кафе.
- Убери, убери эту страшилищу, пожалуйста, - жалобно попросила Даша, заглянула в тоскливые синие глаза Антона, перестала искать рифму к слову смерть.
- С удовольствием! – Катя открыла оконную створку, которой не мешал горшок с геранью, и швырнула холст наружу. Ох, как было бы здорово, если бы сейчас в комнате находился связанный по рукам и ногам Васька Сливов! Увидев судьбу своей мазни, ух, как бы он взвыл от горя!
Лениво покувыркавшись в полете с пятого этажа, картина опустилась плашмя на крышу гаража-ракушки – островок металла на полностью заасфальтированном дворе. Круглое широкое лицо Кати просияло.
- Катюша, позволь нам хоть пару часиков отдохнуть у тебя, - робко попросила Даша.
- Нет, - отказала Катя и, поднатужившись, вернула угол шкафа к стене.
- Почему?
- Ты будто не понимаешь? – съехидничала Катя и присела, оголив полное бедро, на боковую спинку дивана, ближнюю к Даше.
- Не понимаю.
- Я не хочу, чтобы был хоть малейший шанс твоей встречи с Генкой. Генка говорил мне, что ты с ним трахалась за то, что он починил тебе компьютер.
«Она просто сучка, оплатившая собой ремонт компьютера», - разочаровался в поэтессе Антона Гречмаков, и лицо его бросило в жар. А еще минуту назад он полагал, что в поэтессе есть что-то неземное, что-то вечное, и он хотел приобщиться к этому неземному и вечному.
- Нет, я с Додедовым не трахалась! – Даша стремительно встала с дивана и приблизила лицо к помрачневшему Гречмакову.
– Антоша, я с Додедовым не трахалась. Клянусь. Ему не нравились мои стихи. Он не из моей галактики.
«Так оно и есть», - поверил голубым
