- Тётя Клаша! – проронила я.
- Да, твоя няня, тётя Клаша – одна из тех, чья душа прозрачна, как кристалл, и к тому же искренне любящая тебя. И она видит тебя своей любимой, родной Мариной. Но сегодня мы уедем, уедем очень, очень далеко. И ты больше никогда не увидишь тётю Клашу. У тебя начнётся совсем другая, новая жизнь! А обо всём, что было раньше, ты должна забыть. Так будет лучше для тебя же самой.
- Но ведь… если вы такой всесильный, вы могли бы вернуть себе молодость… - прошептала я.
- Ты опять пытаешься торговаться… Вернуть молодость и облечься в бессмертие я не могу. Это не под силу даже Господу Богу. Я могу, конечно, сделать так, что окружающие будут видеть меня молодым, но моложе от этого я не стану... Ненастоящая любовь не удовлетворит меня, а те, кто верен мне, верны мне именно в этом облике. Вот и ты, я уверен в этом, рано или поздно полюбишь меня таким, каким видишь сейчас.
Потрясённая, я сидела, вжав голову в плечи, не имея сил выговорить ни слова… Сколько прошло времени, я не знаю. Очнулась я от оклика мамы.
- Собирайтесь, дорогая Агнесса! Ваш брат сообщил, что вы отказались от ужина. Жаль… На ужин была жареная перепёлка… А как вас кормят там, в санатории?..
Я подняла на неё безысходный взгляд. Мама смутилась и скомканно произнесла:
- Ваш брат и друзья ждут у порога. Я провожу вас… Жаль, что вы не успели познакомиться с моей дочерью Мариной – она прима нашей филармонии, молода, очень красива и скоро выходит замуж за владельца ресторана! Как раз сегодня она даёт сольный концерт…
Я заглянула в мамины глаза. Получалось, что даже она не видит меня сердцем, а видит лишь мою красивую и успешную оболочку.
Мне захотелось коснуться её на прощанье, но мама невольно отстранилась от моей руки, которая казалась ей морщинистой и старческой, и ладонь ухватила лишь воздух.
Внизу стояли месье Рене в чёрном костюме, импресарио и Ксавье при полном параде. Мимо прошёл водитель Антон. Увидев меня, он коротко кивнул.
«И ты, Брут!..» - подумала я.
- Счастливого пути! – поспешно сказала мама, и я подумала, что она, наверно, рада, что мы уезжаем.
Глубокой, дождливой сентябрьской ночью мы без долгих прощаний погрузились в «Фольксваген», и Антон отвёз нас на вокзал.
Глава десятая
До пункта назначения мы добирались несколько дней и ночей. Сначала ехали в почти пустом и мрачном поезде, потом летели в самолёте с разноголосой публикой, потом снова ехали в открытом авто, и, наконец, прибыли в шумный город с высокими и нарядными зданиями.
Я уже подумала было, что мы добрались, однако путь ещё не был завершён. В этом городе Ксавье и Аурунтам оставили нас, а мы с месье Рене вновь пересели, на этот раз во что-то похожее на карету, запряжённую парой лошадей, и опять долго ехали через длинный и сумрачный лес по узкой и извилистой дороге.
- Это мой сюрприз для тебя, дорогая! Чтобы ты почувствовала себя настоящей королевой! – шепнул Рене, склонившись к моему уху.
Ответом ему явилось молчание.
Когда, утомлённая и обессиленная, я уже начала думать, что путешествие никогда не кончится, к концу третьего или четвёртого дня от его начала мы прибыли, наконец, в глухое и заброшенное, но очень красивое место.
Всю дорогу я пребывала в странном дремотном состоянии, граничащем между сном и явью, со мной никто не разговаривал, месье со спутниками лишь изредка переговаривались вполголоса на незнакомом языке, поэтому какие города и страны мы проехали и где, в конце концов, оказались, я не имела ни малейшего понятия.
Карета проехала вдоль ажурной кованой ограды, которой не было конца, и сквозь которую был виден огромный парк и чистый голубой пруд, и остановилась возле высоких ворот. Они распахнулись, и оттуда вышел слуга с безучастным выражением лица. Он склонил голову в молчаливом поклоне и увёл лошадей.
Месье подал мне руку, и мы вошли в ворота.
И тут я увидела вдали прекрасный замок и замерла от восхищения.
Да, он и в моем видении был прекрасен, но наяву предстал во всём своём великолепии!
Этот замок станет твоей тюрьмой.
- Теперь это твой дом, дорогая, - прошептал Рене и коснулся моей щеки отвратительными старческими губами, - скоро ты станешь его хозяйкой!
По прозрачному пруду навстречу мне поплыли очаровательные белые и чёрные лебеди. Они вытянули вперёд свои длинные шеи, и я увидела, что глаза их полны невыразимой тоски.
И та же тоска просочилась в моё сердце.
- Ты дрожишь, милая… Дай-ка, я тебя укрою! - Рене заботливо накинул мне на плечи серо-зелёную шаль.
«Так вот кто был той старухой из видения…» - запоздало поняла я, со страхом оборачиваясь на ворота. Они уже закрывались, оставляя меня в новых владениях. В моей великолепной кружевной тюрьме.
Двери замка были сделаны из прочного дерева, переплетённого с тёмным металлом. Они, казалось, уходили под самое небо, и были такими тяжёлыми, что не сдвинулись с места, когда я попыталась открыть их.
- Ну-ну, прекрати дрожать! – притворно гневно произнёс месье Рене, легко распахнув не поддавшиеся мне двери, и вдруг скрипуче рассмеялся, и смех раскатился под высокие своды замка. – Располагайся, отдыхай и переодевайся к ужину! Мишель покажет тебе твою спальню.
Откуда-то, словно из-под земли, появилась невысокая пожилая служанка в кружевном чепчике. Не поднимая головы, она быстро пошла вглубь длинного коридора, увлекая меня за собой. По узкой лестнице со свечами на перилах мы забрались высоко-высоко; у меня уже начала кружиться голова от бесчисленных лестничных поворотов, когда, наконец, они завершились маленькой дверцей.
- Ваша комната, мадемуазель, - произнесла служанка, и не успела я удивиться, что она обратилась ко мне по-русски, как она быстро-быстро засеменила ножками, и её силуэт исчез внизу.
Комната оказалась маленькой и светлой. При том, что всё в ней дышало роскошью, обстановку можно было назвать довольно аскетичной. Кровать, застеленная свежими ароматными простынями, тумбочка возле кровати, торшер, столик с небольшим зеркалом, два стульчика и шкаф, тоже с зеркалом – но огромным, во весь рост – вот таким было её убранство.
Стеклянная дверь вела на балкон, идущий по окружности башни. Отодвинув штору, я вышла на воздух и задохнулась от высоты! Как высоко!.. Круглый пруд внизу показался маленьким, как блюдце.
«Нечасто я смогу выходить отсюда…» - тоскливо
