«В итоге же Вандея послужила делу прогресса, ибо доказала, что необходимо рассеять древний бретонский мрак, пронизать эти джунгли всеми стрелами света. Катастрофы имеют странное свойство – делать на свой зловещий лад добро» (стр. 194).
В этих обширных выписках – масса интересных мыслей. Вряд ли со всеми можно согласиться.
1) Обязательны ли трагедии, подобные трагедии Вандеи? Фаталистический подход Гюго (в сущности совпадающий с фаталистическими взглядами наших марксистов о неизбежности потрясений) – он считает, что приходится примириться с подобными несчастьями, как неизбежной платой по пути прогресса человечества. А таких трагедий, конечно, немало. В русской истории в Смутное время, мятежи Разина и Пугачева, конфликт старообрядцев и Петра Великого, прекрасно отображенный в «Хованщине», наконец, совсем недавний ужасный процесс коллективизации. Гюго дает на это ответы вряд ли приемлемые, но сообщает вместе с тем интересные факты.
2) Дело объясняется природными условиями. Все дело в лесах Вандеи, вот если бы там были горы, то было бы иначе. Это объяснение, конечно, никуда негодно. По мнению Гюго, «лес – это варварство», а вот у Чехова в «Дяде Ване» одна наивная девица (кажется, Соня) передает мнение, что леса, напротив, облагораживают человека. И можно ли леса считать благоприятствующими варварству, если символ леса применяется и к Германии, и высококультурная и свободолюбивая Финляндия тоже сплошь лесная страна. Неужели горная Испания более культурна, чем Германия, и в кавказских горах имеется много народов, по культуре никак не превосходящих бретонцев. Наконец, пример Голландии – не горной, а равнинной страны показывает, что и на равнинах могут успешно сопротивляться врагам мужественные и культурные люди.
3) Косность, влияние духовенства, слепое подчинение священникам, господам, королям. Конечно, консерватизм роль играет, но является ли этот фактор решающим, и почему вся французская контрреволюция обозначена именем Вандеи? Ведь сам Гюго указывает, что кроме Вандеи (департамента) в движении участвовало пять департаментов в Бретани и три в Нормандии, поддерживала движение и Жиронда. Всего, таким образом, участвовало десять департаментов. Вандея вовсе не в центре области, охваченной контрреволюцией, а далеко к югу: южнее ее – Жиронда. Судя по карте, к Вандее относится знаменитая Ларошелль, самый твердый оплот гугенотов. И можно ли назвать Жиронду, поддерживающую Вандею, консервативной, отсталой областью? Несомненно, что жирондисты были самой культурной частью французской общественности и если они погибли, то, конечно, не из-за недостатка, а от избытка культурности.
И сам Гюго пишет, что Вандея (в широком смысле, правильнее – Бретань) сопротивлялась при случае и католическому духовенству, и королям, и герцогам. По мнению Гюго, за две тысячи лет Бретань всегда боролась на правой стороне и в данном случае впервые оказалась на неправой. Не буду разбирать все предыдущие случаи, но, видимо, Бретань всегда оказывалась побежденной: в этом отношении ее судьба сходна с судьбой Ирландии, которая долгое время оказывалась неизменно побежденной в борьбе с Англией. Чем это объясняется? Помимо того, что Ирландия в силу вражды к Англии большей частью защищала реакционные направления (как это ни странно, даже в Испании была ирландская бригада на стороне фашистов), дело объясняется прежде всего тем, что у ирландцев не было хорошей военной организации. Военная школа создается, очевидно, с большим трудом и для своего возникновения требует высоких способностей руководителей. Но раз возникнув, она может поддерживаться довольно долго и обеспечивать военное преимущество в длинном ряде поколений, как это было с норманнами (варягами).
4) Видимо, главной причиной трагедий истории является излишний догматизм и фанатизм руководителей государства или революции. Идеи, движущие историческими событиями, более или менее смутно осознаются как народными массами, так и руководителями. Естественно, что чем темнее масса, тем более смутно ею осознаются цели и тем чаще она ищет врагов не там, где следует, тем чаще внешний блеск правителей отвлекает народ на ложный путь. Но и идеи часто ослепляют: руководителям кажется, что они напали на верный путь решения наболевших вопросов и от таланта вождей зависит внушить эту уверенность более или менее широким массам. Эта уверенность вливает страстный энтузиазм в экзальтированные души, готовность самопожертвования, но вместе с тем заставляет смотреть на своих идейных противников, как на врагов человечества, подлежащих истреблению. А так как толкований новых идей бывает несколько, то возникает ряд взаимно ненавидящих сект. И так как ненависть к существующему злу очень часто поджигается или усиливается перенесенными и личными обидами, жестокостью и проч., то легко получается, что исправление зла сопровождается возникновением нового зла, на определенном отрезке времени даже большего, чем зло, подлежащее устранению. В. Соловьев в одном месте (кажется, в лекциях о Богочеловеке) прекрасно выразился, что ему понятно возникновение материализма, так как «бесчеловечный бог породил безбожного человека». Точно так же и в отношении революций. Как бы ни была справедлива та или иная революция, но революционные эксцессы неизбежно вызовут решительный протест и бесчеловечная революция вполне закономерно породит контрреволюцию.
Французская революция, как известно, вдохновлялась идеями Руссо: но в идеях Руссо больше пламенного энтузиазма, чем строгого рационального развития основных идей. Успех Руссо вызвал огромное распространение его идей даже в тех слоях, которые, казалось бы, к этому должны быть враждебны: в духовенстве и аристократии, как указано выше, эти идеи нашли многих пламенных сторонников, А люди рационального склада ума, философы, все без исключения, оказались враждебны: Руссо, Дидро, Даламбер, Вольтер, Гримм, Гольбах, Юм, так как они понимали страшную разрушительную силу его идей. Что же касается сочувствия, которым пользовался Руссо среди аристократов, то можно было думать, что это объясняется просто недомыслием аристократов. В некоторой части, конечно, это верно – пасторали, кормление грудью аристократками своих детей и проч., но не малая часть аристократов восприняла идеи Руссо всерьез и своей деятельностью стремилась искупить прошлые грехи своего класса. Ведь самым фанатичным, бескорыстным и прямолинейным террористом был Сен Жюст[51], который по своей непримиримости, несомненно, не уступал Марату, хотя у него совершенно отсутствовал элемент личного озлобления.
Но, возможно освобождение народа не может быть достигнуто без озлобления и без огромных кровавых жертв? Так
