— Я тоже хочу. — Людвиг попытался было встать.
— Ещё чего выдумал. — Мать сильным толчком заставила его снова лечь. — Сегодня нет. Будь умницей.
— Но Дода ждёт меня на пароме! — Людвиг заворочался в кровати и прижал ладони к вискам. — Он зовёт меня к себе!
— Что-что-что?.. — Лицо Магдалены стало белым как мел. — Ой, у него опять жар. И снова сыпь выступила.
Госпожа Фишер какое-то мгновение внимательно смотрела на мальчика. Глаза её округлились и застыли, она одёрнула юбку и поправила шаль.
— Бедного мальчика нужно срочно отправить в больницу.
— Никогда.
— Теперь я вижу, что у него за болезнь, — тяжело вздохнула госпожа Фишер. — Вы только посмотрите на его покрытые пятнами лоб и руки. Скоро у него всё тело будет таким. А на пятнах образуются узелки. Нет, нет, немедленно в больницу, иначе он заразит весь дом.
— Бог мой, госпожа Фишер, что вы такое говорите?
— У него чёрная оспа.
Магдалена отчаянно вскрикнула, а затем упрямо заявила:
— Я останусь с ним здесь одна. Поставьте у порога миску и кладите туда немного еды. Но только не прикасайтесь к ней... И я очень прошу вас, госпожа Фишер, никому ничего не говорите.
— Хорошо, пусть это останется между нами.
Магдалена проснулась, когда уже занимался рассвет и с улицы доносилось щебетание птиц.
Звал ли её Людвиг? Жив ли он ещё? Она так ослабела и устала, что забыла о своих обязанностях и крепко заснула.
Озарённые светом догорающих свечей веки Людвига чуть дрогнули. Его необычайно мощная для маленького мальчика грудь мерно вздымалась и опускалась, подобно кузнечным мехам. Коричневые пятна уже покрывали всё лицо, губы, шею и частично тело.
Она повернула голову и замерла.
Вот уже несколько недель она в страхе ждала этой минуты и теперь, заслышав грохот в прихожей, обречённо поникла головой, а затем с неожиданной силой распахнула дверь:
— Не входи, Иоганн!
— А почему нет, ты... дочь повара. — Он с трудом оторвал своё массивное тело от перил и тупо уставился на неё. — Это мой дом.
— У Людвига заразная болезнь.
— Вот как? — Он выдохнул в комнату целое облако спиртных паров.
— Вспомни о своей должности, Иоганн.
— Да что ты вообще понимаешь в моей должности, служанка. — Он широко раскинул руки. — Я вообще больше не желаю служить развратнику-архиепископу и его новому придворному капельмейстеру лизоблюду Луккези. Вот почему...
— Говори тише, Иоганн. Не буди ребёнка.
— А почему это я не должен будить шпаниоля? Он потом может весь день спать, а мне придётся идти на службу. А вообще чихать я хотел на всех: на курфюрста, весь его род, а также на Кеверихов, милостивая сударыня.
Он рухнул на стул, свесил голову и захрапел.
Минуло ещё несколько дней и ночей.
Сжигаемый изнутри жаром, Людвиг метался в бреду, однако у него ещё сохранялись силы, и он не впал полностью в бессознательное состояние, способное рождать только новый бред.
Иоганн тоже метался и в пьяном виде также нёс бред. Больной ребёнок и пьяный муж были мельничными жерновами, растиравшими Магдалену в порошок.
Постепенно пятна начали исчезать, превращаясь в гнойнички, которые, словно навсегда желая остаться в памяти мальчика, довольно долго терзали его лицо и тело, но в конце концов лопнули один за другим.
Однажды утром Людвиг проснулся и слабым голосом позвал:
— Мамочка!
Она мгновенно оказалась рядом с ним.
Он лежал с открытыми глазами, бормоча:
— Дода... Дода...
Господи, неужели опять началось?
Но Людвиг только задумчиво произнёс:
— Что с ним? Почему он так долго не приходит ко мне? Что с тобой, мамочка? Ты одновременно плачешь и смеёшься...
Наступило долгожданное рождественское утро.
— Папа! — Людвиг зашлёпал босыми ногами по половицам, направляясь к столу, на котором уже почти всё было готово к торжественному завтраку. От стоявшей рядом печи исходило приятное тепло.
— Дай отцу поспать, неугомонное дитя. Он ведь очень поздно вернулся со всенощной.
— Но он же...
— Да пропади всё пропадом! — Иоганн ван Бетховен тяжело заворочался в постели. — Вообще-то на Рождество принято здороваться по-другому, ну, да ладно... Что угодно месье Людвигу?
— Покажи, как играть на ней. — Мальчик протянул ему подаренную в сочельник скрипку и смычок.
— Уж не знаю, играл ли кто-нибудь после сотворения мира в постели на скрипке. — Отец резко выпрямился. — Но вообще-то меня в высшей инстанции аттестовали как весьма способного скрипача.
Когда зазвучала музыка, внимательно наблюдавший за отцом Людвиг очень удивился.
— И это всё, папа? Значит, пальцами левой руки так, а правой...
— Пресвятая Богородица! — Отец схватился за голову. — И это твой сын, Магдалена, наш сын! Да он превзойдёт вундеркинда Моцарта! — Он соскочил с кровати. — Однако я голоден, и аппетит мой сегодня на Рождество превосходит по размерам придворную церковь!
— Пожалуйста, завтрак готов, бездельники. — Магдалена указала на стол.
Тут Людвиг в ярости воскликнул:
— Верни обратно скрипку, папа. У меня ничего не получается.
— Боже праведный, если бы ты сказал такое после десяти лет неустанных упражнений! Правда, Моцарт...
— А кто это, папа?
— В музыкальном мире он очень известен, — рассмеялся Иоганн. — В двадцать лет уже превосходно играл на скрипке и сделался даже придворным органистом архиепископа Зальцбургского[2]. То есть вершина его славы уже позади, но в твоём возрасте он так играл на клавесине, что императрицы и королевы даже целовали его. Одним словом, гений.
— А что это такое, папа? — Людвиг задумчиво наморщил лоб. — И если хорошее, я тоже хочу стать гением и Моцартом.
— Ах ты, мой маленький дурачок. — Магдалена ласково погладила его по голове. — Запомни, Моцартом нужно родиться. Ты же появился на свет Людвигом ван Бетховеном.
— А разве этого мало? — Людвиг вскочил, обежал вокруг стола и положил отцу руки на колени. — Когда начнём играть на рояле, папа?
— Да хоть сейчас. — Иоганн ван Бетховен, смеясь, поднялся со стула. — Готов дать тебе первый урок.
Он подвёл его к роялю, посадил на колени и сказал:
— Давай сыграем обеими руками «до». Бей по клавишам мизинцем левой руки и большим пальцем правой. Так, это называется октавой. Быстрее, мне скоро пора в Доксаль к достопочтенному господину Луккези. Играй, повышая тональность. Только не одним пальцем, а попеременно. Неужели не понятно? Или ты меня невнимательно слушаешь?
— А может, тебе не хватает терпения, Иоганн? — попыталась успокоить мужа Магдалена.
Но одна только мысль, что ему придётся петь в придворной церкви под началом Луккези, приводила Иоганна в дикую ярость.
— У меня не хватает терпения? Да Людвиг попросту нерасторопен и бездарен! А вообще мне пора к
