Он вскочил и бросился к дверям, но на пороге остановился и оглянулся. С каким удовольствием он дал бы сейчас жене оплеуху или даже сбил бы её с ног! Он вытянул дрожащие руки:
— Я, конечно, не Моцарт и, по твоему неавторитетному мнению, даже не Луккези, поскольку не умею сочинять музыку, эти дурацкие нелепые оперы. Сколько раз ты этим попрекала меня!
— Я — тебя?
— Но прямо скажу, я и не такая музыкальная бездарь, как твой Людвиг. Да он просто дерьмо!
— Ты вконец обезумел, Иоганн, если позволяешь себе так гнусно говорить о своей плоти и крови. Выходит, это твоя благодарность за ту... за ту ночь.
Дома в старинном городе, особенно на берегу Рейна, так плотно примыкали друг к другу, что походили на уложенные в ряд коробки.
За многие годы их сносили, обновляли, подстраивали, а поскольку дальнейшее расширение было невозможно из-за построенных когда-то на окраинах защитных валов, в черте города возник самый настоящий лабиринт.
От Гиергассе, где жили в основном мелкие придворные чиновники, в том числе семья Бетховен, длинный переход вёл к стоявшему на Рейнгассе дому пекаря Фишера. Сейчас возле него в сумраке стояли двое двенадцатилетних подростков. Они рассматривали примыкавший к дому маленький сад с сочувственным превосходством людей, познавших все тайны земного бытия.
— Глупо, — пробормотал Бенедикт Бахем.
— Что ты хочешь от девчонок. — Его одноклассник Франц Вегелер презрительно пожал плечами. — А ведь нужно всего три раза раскачаться, чтобы коснуться пальцами ног крыши курятника.
Они охотно показали бы несчастным существам в передниках, как это делается, но считали ниже своего достоинства общаться с теми, кто ещё таскает с собой куклы. В саду маленький мальчик считал:
— Девятнадцать, двадцать! Всё, Цецилия, слезай. Теперь моя очередь!
Он кое-как вскарабкался на подвешенные слишком высоко качели и закричал во всё горло:
— Внимание!
— Ну, у этого маленького уродца точно ничего не получится, — усмехнулся Франц Вегелер.
— Давай подождём. — На добродушном веснушчатом лице Бенедикта Бахема появилось упрямое выражение.
— Но ему же не больше четырёх.
— Ему? Да он уже давно ходит учиться к господину Руперту на Нойгассе.
Франц Вегелер понимающе кивнул. На Нойгассе учились исключительно дети бедняков.
— А отец у него придворный музыкант. Могли бы, конечно, жить лучше, если бы он всё не пропивал.
— Ты говоришь о пьянице Бетховене? — быстро спросил Франц Вегелер.
— Да, а там на качелях его старший сын.
Людвиг втянул голову в плечи и стал похож на горбуна. Его чёрные волосы развевались на ветру, при каждом взлёте качелей он всхлипывал, но продолжал считать:
— Семнадцать!
Он с силой оттолкнулся ногой от края крыши курятника, раскачался, ловко спрыгнул с качелей и крикнул одной из девочек:
— В следующий раз у меня это получится уже на пятнадцатом толчке.
— Людвиг!
Мальчик замер, затем медленно повернул голову и вгляделся в окна второго этажа.
— Ты уже упражнялся на рояле?
Людвиг ничего не ответил. Его смуглое лицо сразу посерело, губы задрожали.
Зазвонил церковный колокол, но его звуки не заглушили шагов мальчика, понуро идущего к дому.
Во дворе всё было отлично слышно.
— Быстро скамейку, Людвиг.
— Зачем? — спросил Франц Вегелер.
— Он сейчас подойдёт к окну, где стоит рояль. Но он пока ещё не может дотянуться до клавиш и потому должен встать на скамейку. А вот и он.
В окне показались чёрная шевелюра и худенькие плечи. Мальчик ещё раз взглянул на скамейку, словно желая убедиться, прочно ли она стоит.
— С какой тональности мне играть?
— Сперва до мажор две октавы и дальше по квинтовому кругу. Стоп. Левой ты плохо работаешь. Ещё раз до мажор. Что это?
— Тональность до мажор, батюшка.
— Неужели? — В голосе отца зазвучали визгливые нотки. — Сколько времени ты сегодня упражнялся?
Мальчик понуро свесил голову.
— Ну да, разумеется, ты предпочёл качели. Выходит, слово отца для тебя ничего не значит?
Иоганн ван Бетховен взмахнул тростью и обрушил на сына град ударов.
— А вон его мать, — испуганно прошептал Бенедикт Бахем.
— Это хорошо! Это очень хорошо! — Франц Вегелер в отчаянии сжал кулаки.
— Но она всё равно ничего не сможет сделать.
— Иоганн... — умоляюще произнесла госпожа Магдалена.
— Лучше заставь своего сына исполнять мои приказания! А теперь сонату Руста[3]... Видишь, Людвиг, когда хочешь, получается. Так, завтра час играть тональности, а вот здесь, — он порылся в нотах, — новая соната.
Вскоре стоявшие под окнами мальчики услышали, как он вышел из комнаты.
— Даже не вскрикнул, когда его били. — Франц Вегелер тяжело вздохнул. — Как можно играть на рояле, если тебя бьют. Я лично этот день никогда не забуду.
— Желаю вам светлого и благословенного утра, дети! — С этими словами учитель Руперт вошёл в классную комнату.
Дети дружно ответили на приветствие такими же словами, но Руперта это не устроило. Он схватил указку и с силой ударил ею по кафедре:
— А ну-ка повторить!
— Мы благодарим и желаем вам также светлого и благословенного утра, господин учитель.
— Вот так-то лучше. — Руперт взмахнул указкой, как дирижёрской палочкой. — А теперь мы, преисполнившись смирения, воспоём нашу утреннюю песню.
Он начал первым, и Людвиг вновь восхитился его музыкальным талантом. Руперт мгновенно находил нужную тональность, а голос его звучал так, словно он только что поел слив или выпил сырое яйцо.
Самому Людвигу это «превосходное средство» — так неизменно называл его отец и применял, когда собирался петь, — ничуть не помогало. Как-то он в курятнике Фишеров выпил подряд три тёплых яйца, а потом попытался спеть арию. Но голос его по-прежнему скрипел и дребезжал.
Госпожа Фишер, услышав, как куры не на шутку раскудахтались, пошла узнать, в чём дело, и едва не схватила Людвига за волосы...
— А теперь всем сесть! Продолжим наш цикл библейских историй. Сегодня я расскажу вам о...
Пока Руперт задумчиво рассматривал своих учеников, размышляя, что бы такое им сегодня рассказать, Людвиг обнаружил в нём сходство с петухом Фишеров. Правда, учитель расхаживал по проходу не с горделивым видом, а громко шаркая ногами, и вместо ярко-красного гребня у него на голове вились уже изрядно поредевшие волосы пшеничного цвета.
— Итак, дети, я расскажу вам сегодня о Каине и Авеле. Первый из них был младшим сыном Адама и Евы, второй — старшим. Авель был пастухом, а Каин — землепашцем. Однажды оба они совершали в поле обряд жертвоприношения, и дым от жертвы Авеля столбом поднялся в небо. Это означало, что Бог принял его жертву. С Каином же всё произошло совершенно по-иному. Бог не пожелал его жертвы, и тогда Каин в ярости убил своего брата, а
