— Выходит, сударыням пришлись по вкусу мои сонаты?
— Да вообще-то... — ответила Тереза, — исполняю сонаты больше я. Жозефина играет ваши трио для фортепьяно, особенно до минор.
— Не может быть. — Бетховен резко повернулся к Жозефине: — Ведь его отверг сам Гайдн!
— Меня это ни в малейшей степени не интересует, — надменно бросила в ответ Жозефина. — С некоторых пор я многое оцениваю сама.
— Да...
В душе у неё всё ликовало. Как же изменились его глаза! Они от смущения и расширились, и потемнели. И смотрел он на неё как на настоящее чудо.
Тереза! Она решила вновь напомнить о себе, села за рояль и тяжело вздохнула:
— Вы, безусловно, хотите немного испытать нас?
— Ну нет, конечно, разве что несколько тактов.
Щёки Терезы пылали, пальцы быстро бегали по клавишам. Пусть не спешит, Жозефина вовсе не собирается брать уроки у её кумира. В конце концов, в Вене есть и другие виртуозы пианисты, например, ученик Моцарта господин Вольфль.
— Благодарю, сударыня, достаточно. Я беру к себе в ученицы.
— А ты, Пепи? — Тереза отошла от рояля.
— Очень жаль, но у меня приступ мигрени.
— Сестра играет гораздо лучше меня, — ехидно улыбнулась Тереза, — но когда не хочет, говорит, что у неё мигрень.
— А может, вы нам тоже что-нибудь сыграете? — с не менее коварной улыбкой спросила Жозефина.
— Может быть, мою недавно сданную в типографию сонату? — Он сел за рояль и с хрустом размял пальцы. — Я назвал её «Патетической»... Ах нет, ничего не получится. Инструмент слишком расстроен. Но дело не в этом. Где живут дамы?
— «У золотого грифа».
— Я готов завтра в девять прийти туда и начать занятия. Вас это устроит?
— По-моему, ты ещё не спишь, Тереза?
— Да, Пепи.
— И поэтому я захожу к тебе, словно леди Макбет[36] после жестокого убийства, в ночной рубашке с горящей свечой в руке. Я хочу пожелать тебе спокойной ночи и вообще помириться с тобой.
— Что случилось, Пепи? Может, присядешь?
— Охотно. — Жозефина осторожно села на край кровати. — Когда мы в последний раз целых два часа обижались друг на друга? Я даже не помню. — Она покачала свечой и задумчиво взглянула на колыхнувшееся пламя. — Я лучше буду брать уроки у господина Вольфля. Знаешь, я не завистлива и не тщеславна, но это меня сильно задело.
— Что именно?
— Милая, я пришла не затем, чтобы попрекать тебя, все, забыли об этом.
— Нет, Пепи, так не пойдёт. — Сестра рывком приподнялась в кровати. — Ты сегодня не давала ни малейшего повода для упрёков в высокомерии. Напротив...
— Напротив... — Глаза Жозефины вновь сверкнули недобрым блеском. — Не хочу говорить, как ты себя сегодня вела.
— Нет, скажи.
— Как базарная торговка, навязывающая свой товар. Ты не давала ему возможности даже взглядом меня удостоить. Меня волнует отнюдь не господин ван Бетховен, нет, мне горько из-за того, что сестра предала меня.
— Ты с ума сошла, Пепи. — На губах Терезы мелькнула странная улыбка. — Нет, не так. У тебя просто глаз нет, а у него есть. Он сразу заметил, что я... калека.
— Не говори так, не делай мне больно. — Жозефина крепко обняла сестру.
— Нет, Пепи, я вынуждена говорить об этом. Уж я-то знаю, что такое быть калекой, и потому твёрдо решила помочь моим ещё более изувеченным братьям и сёстрам. А ведь он глухой, но может читать по губам. Вот потому-то я и кричала, как базарная торговка.
На её красивом, с классическим профилем лице появилось выражение обречённости. Затем она чуть растянула рот в хитрой усмешке:
— Видишь, я даже сумела обмануть свою чрезмерно умную сестру Пепи, которая всё видит, как василиск.
— Извини меня, Тереза. — Жозефина закрыла лицо руками. — Я не имела права так плохо думать и говорить о тебе и о нём.
— А вот это не надо. — Тереза на какое-то мгновение задумалась, затем в голосе её зазвенела сталь. — Он всё время глаз не сводил с моих губ, ибо иначе бы он ничего не понял, но вообще-то, кроме тебя, для него в комнате никого не существовало. И потому тебе действительно лучше брать уроки у господина Вольфля.
— Но почему?
— Ты без всякого умысла можешь сделать его ещё более несчастным.
Кожа на лбу сестры собралась в мелкие морщинки, она тихо рассмеялась:
— Ты просто Кассандра и Пифия семьи Брунсвик. Я уже привыкла ко многим твоим предсказаниям, но последнее твоё изречение мне совершенно непонятно.
— Пойми, он тщательно скрывает свою глухоту, подобно мне, прячущей своё не слишком сильное увечье под шарфами и поясами. И вот теперь мы проникли в его тайну.
Жозефина напряглась и вдруг судорожно зарыдала, приговаривая:
— Несчастный, какой несчастный человек...
На следующее утро Тереза совершила ответный визит. Она внезапно открыла дверь, соединявшую их комнаты, и застыла на пороге.
Было ещё очень рано. В широко распахнутое окно, возле которого Жозефина сонно щурилась в лучах утреннего солнца, доносилось чириканье первых воробьёв.
— Что ты так скрипишь зубами, Пепи?
— Пожалуйста, не мешай мне. Я недавно прочла очень мудрую книгу под названием «Noblesse oblige»[37]. Вот и меня мой титул ко многому обязывает. Сейчас я хочу заштопать дырку. — Она с силой дёрнула нить. — Я обратилась к Аристотелю, Архимеду, Платону, Сократу и Гомеру, одним словом, ко всем запомнившимся мне философам и мудрецам. Я спросила их: «Месье, что делать, если кто-то обольёт моё ситцевое платье шоколадом или малиновым соусом?» Философы, застыв в недоумении, дружно покачали головами, и только сведущий в законах Солон изрёк: «Тогда всемилостивейшей сударыне надлежит три дня оставаться в постели, пока платье не будет вымыто, высушено и выглажено». Я спросила: «А если тем не менее пятно останется?» Мудрый Солон долго смотрел на небо, а потом заявил: «Ответ знают только звездочёты».
— Что там у тебя в голове творится, Пепи? — рассмеялась Тереза.
— Очень многое, сестра. Я хочу иметь новое платье, и не из жалкого дешёвого хлопка. И я хочу знать, о чём думает наша мама. Уж больно она надменная.
— Пепи...
— А разве не так? Мы въехали вчетвером в Вену в сопровождении двух вооружённых до зубов людей. За столом нас обслуживают наши лакеи, ибо обычные официанты для её светлости и её не менее высокопоставленных подруг не подходят. При этом у нас гардероб как у нищих, и высокородная графиня Жозефина фон Брунсвик вынуждена собственноручно штопать единственное платье.
— Может быть, мама руководствуется вполне
