— Кому? — яростно рявкнул Бетховен. — Я собирался исполнить также Восьмую симфонию, а тут... Отдать пятую часть дохода каторжникам! Истинный творец до такого никогда не унизится!
— Меттерних умён и прозорлив, — жёстко проговорил Мельцель. — Целая армия шпиков занята тем, что пополняет каторжные тюрьмы. Скоро их будет уже не хватать. Попридержите лучше язык, господин ван Бетховен, и пореже высказывайте свои политические взгляды, особенно после моего отъезда в Мюнхен. Пангармоникон уже на пути туда. Я надеюсь в июне — июле вернуться в Вену.
— Полагаете, что победители соберутся на свой конгресс именно здесь?
— Их посланцы уже в городе.
14 марта 1814 года император всероссийский Александр I во главе союзных войск торжественно вступил в Париж. Через месяц Наполеон отрёкся от престола в Фонтенбло и был выслан на остров Эльба.
Интенданты венских театров ломали голову, не зная, как отметить столь выдающееся событие. Но они твёрдо знали, что появление на афишах имени Бетховена означало полные залы, а значит, и отличные сборы.
Трое роскошно одетых господ поднялись по скрипучей лестнице, и один из них постучал в дверь со скромной табличкой «Бетховен».
Изнутри послышался женский голос:
— Входите, не заперто.
Все трое дружно поклонились сидевшей в кресле даме в обшитом траурным крепом платье. Бетховен стоял к ним спиной, вертя в пальцах отделанную серебром пенковую трубку. Он несколько раз щёлкнул крышкой и, словно сквозь засевший в горле ком, хрипло спросил:
— Когда это произошло?
— Двенадцатого апреля, а пятнадцатого Карл скончался. Его последними словами были: «Передай Людвигу после моей смерти эту пенковую трубку. Она столько раз утешала меня. Людвиг всё поймёт...»
— Он прав, — тяжело кивнул Бетховен. — Я понимаю смысл этого подарка как призыв к примирению. Карл в общем-то всегда был мне добрым другом, остальное не важно.
Бетховен зашёл в другую комнату, осторожно положил трубку на рояль и, вернувшись, срывающимся от гнева голосом выкрикнул в лицо посетителям:
— Что вам нужно?
— Мы певцы... — робко начал один из них.
— Говорите громче, — поспешила напомнить княгиня Лихновски.
— Мы певцы, господин ван Бетховен. Меня зовут Зааль, а это мои коллеги Фогель и Вейнмюллер.
— Да, правильно, я узнал вас. Вы из Венского театра. Так...
— В свой бенефис мы хотели бы исполнить вашего «Фиделио».
— Моего?.. — От удивления Бетховен даже приложил ладонь к уху.
— Да, именно вашу великолепную оперу «Фиделио».
— А как же граф Палфи?
— Он согласен.
— Когда же бенефис?
— В конце мая. Что прикажете передать графу Палфи?
— Мой отказ. — Он резко повернулся и скрестил на груди дрожащие руки.
— Уходите, — хрипловатым, надтреснутым от волнения голосом тихо сказала княгиня Лихновски. — Я потом похлопочу за вас.
— Премного благодарны, ваше сиятельство.
— Хорошо, очень хорошо, что вы отослали их. — После нескольких минут молчания Бетховен резко повернулся и подчёркнуто гордо и высокомерно произнёс: — Подумать только, оказывается, «Фиделио» — великолепная опера. Давно ли? Даже не помню, сохранил ли я её партитуру. Прошло столько времени, а при моих вечных переездах... — Он открыл секретер и вынул связку нот. — Вроде бы сохранилась, только пожелтела... Мария Кристина, вы только посмотрите! Партитуру обгрызли мыши. Хоть им мой «Фиделио» доставил удовольствие... Нет, один раз эта опера провалилась и пусть теперь покоится на дне секретера.
— Где ваша табакерка, Людвиг?
— Да где-то на подоконнике, — он небрежно махнул рукой. — Там рядом и кресало лежит.
Она набила трубку и чиркнула огнивом.
— Покурите, и тогда мир предстанет перед вами совсем в ином свете. Так когда-то сказал мне Карл.
Бетховен с шумом затянулся дымом крепкого морского табака, а княгиня заинтересованно и как-то устало сказала:
— Мой вам совет: освободите «Фиделио» из заточения.
— Нет.
— Но поймите, Людвиг, в конце апреля вы сами признаете правоту моих слов, но будет поздно. Вы же начнёте рвать на себе волосы.
— Карл был прав. — Он уставился мутными, слезящимися глазами на её переносицу и воинственно вскинул подбородок. — Табак кружит голову, и мир словно растворился в тумане.
— А что на вашем месте ответил бы Карл, если бы ему вдруг предложили поставить «Фиделио»? — осторожно осведомилась княгиня.
— О, женщины, имя вам — коварство! — Бетховен в наигранном ужасе вскинул руки. — Несколько мест в опере нуждаются в серьёзной переработке. Когда свежим глазом видишь, что там далеко не всё совершенно, есть шероховатости. Но на одном я буду стоять твёрдо: третья часть «Увертюры Леоноры» никогда не будет больше исполняться. Боюсь, её могут испортить, а она мне слишком дорога.
Господи, как же его утомила увертюра к «Фиделио»!
Генеральная репетиция должна была состояться 22 мая, но днём раньше автор либретто Трейчке появился в «Римском императоре», где Бетховен с аппетитом ел запечённую в тесте баранью ногу. Он мог теперь позволить такое каждый день, и даже купил восемь акций. Трейчке он даже словом не удостоил.
Тот вопросительно взглянул на Бетховена, Людвиг в ответ перевернул меню, разлиновал его и небрежно набросал ноты. На лице Людвига было ясно написано: «С вас и этого достаточно...»
И Трейчке, как-то сразу обмякнув, покорно удалился.
Увертюру к «Афинским развалинам» — далеко не лучшее его произведение — приняли без всяких возражений, ибо кто осмелится спорить с победителем при «Виттории»? К назначенному на 26 мая концерту он за ночь сотворил новую увертюру, хотя вполне мог взять «Лошадиную музыку». Так он называл марш, написанный по просьбе Рудольфа для курсантов кавалерийской школы. «Ваше императорское высочество, видимо, желаете испробовать воздействие моей музыки на лошадей», — язвительно написал он ему тогда.
После исполнения этими тремя певцами в их бенефис «Фиделио» он с набитыми деньгами карманами уехал в Баден. У него было ощущение: нужно что-то отыскать, но только что именно?..
Здесь его начали постоянно тревожить сообщения о том, что в Вену подобно стаям воронья слетелись политические миссии, представлявшие державы-победительницы, и что сами монархи прибудут сюда в сентябре. Так пусть же господин Бетховен готовится к торжественному представлению «Фиделио», а уж без «Битвы при Виттории» точно не обойтись.
Торжественное представление «Фиделио» было назначено лишь на 26 сентября, и ему не нужно было сломя голову мчаться в Вену. Уже начало темнеть, но даже если бы тьма сгустилась до чернильной темноты, её всё равно бы прорезывал яркий свет многих иллюминированных витрин и домов.
Он попытался было встать на цыпочки и взглянуть через головы людей, толпившихся возле книжной лавки. Тут кто-то отошёл, он немедленно протиснулся на его место и замер от изумления.
Множество горящих свечей, и среди них портреты
