«Мой сын — защитник Родины. На рубежах империю бережёт. Был бы он здесь, не случилось бы в наших Белых Росах досадное это чэпэ. Полиция у нас, прямо скажем, не сработала как следует — а сын мой, пока в армию не отправили, исполнял в селе функцию дружинника. А этот мальчонка, Молчун его у нас кличут, дык он с моим сыном дружил, не разлить вода просто были. Скажи, Молчун, ты ж нашу семью знаешь? Мы же к тебе всегда как к родному. Правда? Молчун подтвердит. Вот, кивает, видите? Я бы на вашем месте, ваше высокоблагородие, к Каковскому присмотрелся… Вот где загадочный и подозрительный человек, точь-в-точь шпион, жёнке моей, дуре этой, он даже раньше с парашютом снился… А один раз даже в противогазе…»
Они вышли с майором на оттаявшую уже, бледно-жёлтую от грязи улицу.
«Теперь ты у меня кое-что спросить должен, — улыбнулся Молчуну майор Лебедь. — Посмотри на меня и спроси. Если умный, давно уже в голове твоей вихрастой вопрос вертеться должен. Ну? Спрашивай!»
Молчун подумал. Исподлобья посмотрел на майора. Загадка была довольно простая.
«А почему у вас форма не грязная? Как была белая, так и осталась?» — спросил он глухо, слыша, как дрожит голос. На самом деле он не об этом думал, конечно. А о том, как бы скорее к серой гусочке пробраться. А там уже, в тепле курятника, можно и о другом подумать. О том, что с паном Каковским стало, жив ли он. И как это полицай дом Юзика исследовал — а Стефку-то и не нашел. Столько загадок было — что у Молчуна аж голова разболелась.
«Правильно, — одобрил майор Лебедь. — Хлопцы вроде тебя должны замечать такие вещи. Форма белая потому, что ткань специальным составом обработана. Враги — люди дикие, мистические, на них это действует — они везде грязь увидеть хотят и глазам своим не верят. Там, где должна грязь прицепиться, — белизна. Безукоризненная. Это врагов пугает. И они слабее становятся. Ну ладно. Веди к этому вашему пану Каковскому. Посмотрим, что за он, — и домой, отдыхать. Хорошо поработали сегодня, заслужили на печке поваляться».
«А как же учитель? — нерешительно произнёс Молчун. — Мы к нему не ходили, а он…»
«Учитель нас не интересует, — засмеялся майор Лебедь. — Этот ваш полицай — идиот. И пошляк. А пошляки всегда людей пишущих и читающих ненавидят. Запомни. Империи нужны умные люди, образованные. Тонкие, наблюдательные. Поэтому без книги ты только и можешь, что полицаем деревенским стать. Знаешь, что триста лет назад Дени Дидро сказал? Кто перестаёт читать — перестаёт мыслить. А без мыслей ты кто? Американец. Или педераст. Голова человеку для того, чтобы видеть, слышать, думать и анализировать мир. Каждую минуту замечать то, чего другие не заметят. А не для того, чтобы к ней мобилку прикладывать как компресс от безмозглости…»
Молчун со страхом ждал, что же они увидят в доме пана Каковского. Невероятно, но пан Каковский сидел на пеньке возле дома, жив и здоров, насколько он вообще мог быть здоров. Увидел, как на него майор идёт улыбаясь, и глаза выпучил, рот раскрыл:
«Лебединая песня… Красивый какой самец. Извини, птица белая, водоплавающая, но скажи мне, честь по чести молви, какой сейчас год?»
«Откуда он вас знает?» — прошептал Молчун невольно. Сам пожалел, что вырвалось.
«Ничего он не знает, — весело сказал майор. — Обо мне, по крайней мере. А вот кое о чём другом — пожалуй. Давай-ка его разговорим».
Майор сел поодаль, на скамейку, и снова достал сигарету.
«А угостите, а? Ну пожалуйста», — криво усмехнулся Молчун.
«Мал ещё, голова работать не будет, — строго сказал майор. — А зачем мне напарник с неработающей головой? Ну, господин Каковский, год-то у нас сейчас на дворе две тысячи сорок девятый, хотя вашу версию тоже интересно было бы услышать».
Услышав, как Молчун сигарету просит, господин Каковский посмотрел на него с ужасом. На майора он уже не обращал внимания, словно и не было здесь никакого офицера белоснежного. Только Молчун — который судорожно глотал слюну, слушая торопливое бормотание этого дурачка:
«Сказала! — взвыл пан Каковский, махая руками, и плюнул в лицо Молчуну своей жидкой слюной. — Сказала! Сказала, что самолёт прилетит! А сама птицу белую прислала! Ошибка! Опять ошибка! Мальчики кровавые в глазах! Все вы здесь в крови, все, яблоня от яблока недалеко падает, а под яблоней медсестра!»
«Тихо вы, — цыкнул Молчун на пана Каковского, умоляюще подмигивая, так офицер всё равно глаз его не видел, за спиной сидел. — Пан Каковский, поспать вам надо!»
И на Лебедя обернулся: ну дурачок же, что с него взять?
«Нет, продолжайте, — выставил белую ладонь майор Лебедь. — Интересно послушать».
Пан Каковский вдруг вспомнил что-то, выхватил из-под мышки берёзовый маузер, наставил на майора и сказал, обнажив десны:
«Бах!»
«Ой, — спокойно ответил майор Лебедь. — Я, кажется, убит».
«Видите, — бросился к нему Молчун. — Больной он, нет от него толку».
«Кажется, он ещё не кончил, — повёл тонкой бровью майор Лебедь. — Молчи и слушай».
Но пан Каковский уже выпустил из рук пистолет, упал на колени и, приняв свою любимую позу, забормотал что-то, будто молитву завёл. Глаза его сделались мутные, стеклянные, как самогона кто в них налил, искусанные губы двигались с трудом, а ногти драли пожелтевшую траву, грызли землю, да слюна брызгала во все стороны. Молчун отошёл к майору, отвернулся, но не мог не слушать и уши заткнуть тоже не мог. Пан Каковский уже не видел ни его, ни Лебедя, ни улицы, по которой пробегали, вытянув любопытные шеи, жители Белых Рос:
«Возвращаясь из поликлиники по улице Киселёва, я… Возвращаясь из поликлиники по улице Киселёва, я…»
Майор слушал это, прищурившись, — казалось, беспорядочные звуки, что вылетали изо рта Каковского, приносили ему невероятное наслаждение. Словно он сидел на концерте, этот белоснежный офицер, и впитывал в себя силу и гармонию прекрасной музыки.
И, только когда Каковский обессиленно замер и рухнул грязным лицом в траву, майор неслышно поднялся и поманил Молчуна пальцем. Они вышли, закрыв за собой калитку.
Домой шли мимо Юзиковой хаты. Молчун подумал, что надо обязательно заговорить, а иначе пустота молчания выдаст его мысли — и чужие тоже. Мысли той, за которую он сейчас был в ответе.
«А завтра? — спросил он таким тоном, будто майор был ему отцом. — Мне в школу… Или снова… поработаем?»
Майор посмотрел на него долгим, испытующим взглядом.
«Посмотрим».
Однако на следующий день майор уже не звал его ходить по деревне. Его и видно
