И сон отпускает.
Почти.
- Не откроешь, я тебя поцелую.
Угрожает?
Невежливо-то как... и вообще... неужели ее, Лизавету, нельзя поцеловать вот просто так, чтобы без угроз и замужа, в который она, может, и сходила бы, если бы с князем, но это же очевидно, что говорил он тогда без полного понимания ситуации. А если с полным, то получается, что замуж Лизавете за князя никак нельзя.
Но он все же поцеловал.
Наглец какой.
А сил проснуться и высказать все не осталось.
- Я, конечно, мало что понимаю... - Таровицкая ходила по комнате. Лизавета не видела ее, но каблучки постукивали, особенно, если по паркету. Вот когда она на ковер наступала, тогда получалось глуше, тяжелей. - Но вот все-таки пора бы тебе и честь знать... Аглая говорит, что дело исключительно в твоем желании, а еще уверена, что ты нас слышишь.
Не всегда.
Но Таровицкую Лизавета слушала. И даже представила ее себе, такую вот хрупкую и распрекрасную... отчего-то стало неприятно. Сама-то Лизавета, небось, в постелях далека от прекрасной. Лежит себе и чахнет. А ну как Навойский увидит разницу?
Всенепременно увидит.
- У меня... как-то так получилось, что подруг не было... откуда им взяться? Нет, в детстве с дворней играла, но потом... какая дружба, когда один над другим стоит? Чушь, а не... меня в пансион отправили на год, но я домой запросилась. Там тоска такая, что не рассказать. Да и другие... говорили, что это я в провинциях своих одичала, только... пусть так. Не хотела я становиться щебечущим ничтожеством... у меня маменька знаешь какая? Маг... огневик... она и воевала... и на Былинском шляхе стояла, когда войска Вышняты откатывались. Там люди били друг друга, не разбирая, друг или враг... рассказывать о том не любит, да и папенька ее воевать не пускает. Правда, она его не больно-то спрашивает. Когда ругаются, то страх просто, но любят друг друга. По-настоящему любят. И потому я тоже хочу, чтобы меня любили... и завидую.
Кому?
А что Таровицкую полюбят, у Лизаветы ни малейших сомнений нет. Она же... она вон какая, что солнце ожившее. И не только потому, что красива.
- Я и сюда поехала с надеждой... а тут одни пустобрехи... пара нормальных мужиков, но одного Авдотья прибрала... я к нему и соваться побоюсь, чтоб пулю в лоб не получить. Второй за тобою надышаться не способен. А ты носом крутишь.
Лизавета не крутит.
Она просто лежит себе. Тихонечко. Под одеялом. Потому что... потому что даже под ним вдруг становится холодно. И холод этот заставляет дрожать.
- Что? Я не то сказать хотела... я просто... мы, наверное, не подруги еще... так пока, приятельницы, хотя все будет, если выживешь.
Холод сидел в пальцах. Он и пробирался выше, захватывая Лизаветино тело. Вот уже и пальцев этих она не ощущает, и ног самих, только сердце заколотилось бешено.
- Лиза? - в голосе Таровицкой испуг слышится. - Аглая! Тут что-то не так! Аглая...
А кричит-то она так, что и холод замирает.
- С нею что-то... губы посинели.
- Остывает! - руки Одовецкой ложатся на грудь и давят, давят. - Тело отказывает...
У кого?
Зачем?
Или у Лизаветы? Неправда! Она... она не хочет возвращаться в заснеженный мертвый мир, не хочет примерять волчью шкуру. Или уходить дальше, в рай ли, которого Лизавета точно не заслужила - мстящим не положен рай, в пекло ли... в пекло хочется еще меньше, но там во всяком случае тепло должно быть. Авось Лизавета и согреется.
Нет.
Жить.
Она хочет жить.
Здесь и сейчас. С Навойским ли, с дюжиною ли кошек и вязанием, которому тетушка обучит с превеликой охотой, но главное, что жить. Была бы жизнь, и Лизавета разберется.
- Сила в нее уходит, что в прорву, - пожаловалась Одовецкая, а Лизавета ощутила не только прикосновение, но и запах ее, травянисто-терпкий, аптечный. - Помоги... если лед, то огонь нужен.
- Огня я вам дам с превеликой охотой, - Таровицкая пахла камином.
Раскаленным металлом решетки.
Дровами.
Смолой и самую малость пеплом. Сила ее, горячая, закружила, завьюжила. Заплясали внутри Лизаветы злые огненные мошки, и ноги вернулись, и пальцы занемевшие.
Еще немного и она сумеет глаза открыть.
...не ради Навойского... он смирится. Все теряют и все смиряются.
...и не ради тетушки с сестрами. Они больше не будут нуждаться.
...не для Аглаи или Таровицкой... у этих двоих куда больше общего, чем они думают.
Для себя самой.
Надо сделать вдох. Всего-навсего один лишь вдох... и выдох... и вновь вдох, несмотря на то, что огонь жжется. И Лизавета, кажется, того и гляди захлебнется им. Ничего, выдюжит... сумеет... она будет дышать.
- Вот так, ровнее... сумеешь еще?
Огня на той стороне нет, он - дитя нынешнего мира, и капризное, не всякий угодит. Лизавету вот кусает, будто собака, которая к кости свежей примеряется.
- Конечно... а дома из меня целитель так себе был...
- Он и сейчас так себе. Но это у всех огневиков. Исцеление прежде всего операции с тонкими структурами, а вы стихийно...
- Не умничай.
- Извини.
Дышать становилось легче, а руки наливались неприятной тяжестью, будто изнутри их чем-то набили, мокрым и мягким. И ноги такие же. В глазах жжется, во рту сухо и уют сонный отступает.
- Значит, ты остаешься?
Зато Лизавета почти видит.
Тень, рыжими искрами облепленная, это Таровицкая. От ее рук протянулись огненные хлысты, которые опутали другую тень и, оплетенные тонкими нитями - небось, целительские заклятья - устремились к Лизавете.
- Похоже на то... мне при дворе предложили место, но я в Императорский госпиталь заявку подала, там интересней будет.
- А я... в гвардию, - призналась Таровицкая. А Лизавета лишь укоризненно покачала головой. Куда ей в гвардию-то? Она себя в зеркале видела? Там же ж одна половина другую на дуэлях поубивает, а Таровицкая оставшихся пришибет за дурость. Это не служба будет, а одна сплошная диверсия. - Папенька, правда, злился крепко...
- И правильно делал.
- Тоже думаешь, что мне там не место? - а вот когда огневик злится, огонь белеет и становится злее. - Что надо найти мужа, нарожать детей и уже пусть они в гвардию...
- Я думаю, что тебе там нелегко будет.
- Знаю. Но ведь служат женщины! Моя мать... и не только она... огневики на границе нужны. И...
- И это твоя жизнь, - Одовецкая убрала руки. - Кажется, стабилизировалась. Но все равно, не нравится мне это. Не говори Навойскому, но... есть правило, что чем дольше человек вот так... на грани, тем меньше шансов, что он вернется. Захочет вернуться.
- Не скажу.
Таровицкая все еще горела.
- Я... - она отошла, кажется, к окну. Или это просто светлое пятно на
