Глава 23
Водный бог
Суевериями полнится и живет Сетерра. Я бывал во многих местах, изучал, наблюдал и сравнивал. Разнится многое: в одних местах люди почитают за божество только черное солнце, в иных придумывают идолов помимо него, а кто-то до сих пор молится дозатменным и носит их знаки.
У всех свои традиции рождения и смерти, и смерти особенно. В Соаху и большинстве западных стран мертвых принято укладывать на белый шелк, а после чернодня завязывать прах в узел и где-нибудь закапывать. На Валааре их тоже отдают затмению, но после развеивают в пустыне. В Намуле кто-то отдает тела торфяным топям, другие погружают в пучину пепел, закупоренный в бутылки. В некоторых местах встречаются даже воздушные гробы на подпорках – для прималей, которые, согласно поверьям, не принадлежат ни почве, ни небу и должны оставаться где-то между ними. В северной части Руссивы, по слухам, есть ледяные кладбища, расположенные в больших снеговых пещерах, а в Эммедике почивших и вовсе закапывают в землю.
Что до традиций малых народностей, среди которых огромное число язычников – то мне не хватит и двух книг, чтобы описать их все. Обычно мертвых делят между богами, одних топя, других сжигая, третьих отдавая черному солнцу или ветру. Но что самое страшное – в самобытных культурах некоторых племен не делают различий между погибшими и порчеными, принося в жертву тех и других.
(Из черновиков книги «Племя черного солнца» отшельника Такалама)* * *О-в Таос, Южная роща
10-й трид 1019 г. от р. ч. с.
– Я же сказал вам не лезть в воду! – первое, что смог выпалить Хинду, забирая из рук мальчишки ревущую, наглотавшуюся воды Лиссу.
Дети тут же обступили ее и теперь горланили всем скопом, а Хинду пялился на незнакомца. У мальчика были глаза испуганной газели – большие, карие и беспокойные. Казалось, он хочет сорваться с места и убежать, но почему-то стоит. Одет он был странно – в одну коричневую повязку с побрякушками, и волосы носил короткие, как у изгоев. Это настораживало.
– Ты кто? – спросил Хинду, не сообразив для начала поблагодарить спасителя.
– Цуна, – звонко ответил паренек.
Хинду понял, что перед ним девочка, и смутился.
– Ты чего голая-то ходишь?! – воскликнул он, отворачиваясь и неизбежно краснея.
– Где это я голая? – удивилась Цуна, оглядывая себя. – Я одетая! Так же, как ты!
Она указала на плавательные шорты Хинду. Тот накинул на собеседницу пестрое покрывало, нагретое галькой.
– Ты откуда такая? – спросил он сурово. – Чего по нашим местам шастаешь?
– С острова, – подумав, ответила Цуна и сунула покрывало обратно Хинду. – Сам его носи. Мне жарко.
– Да ты же девочка! Прикрылась бы! – возмутился паренек.
– И что с того? – Цуна ткнула Хинду в загорелую грудь. – Чего тут у тебя от моего отличается?
– Ты откуда?
– С острова! Я тут таоску вылавливала, теперь дальше пойду.
Она быстро зашагала вдоль берега, норовя вот-вот сорваться на бег. Хинду перекрыл ей дорогу.
– А ну постой! – выдохнул он. – Ты из какого племени?
– Я с острова!
– Да мы все тут с острова! Тебя что, в детстве в воде вместо краски купали? Совсем не от мира сего?
– Мне идти надо, – буркнула Цуна. – А тебе вон туда, а то эти таосцы опять уплывут по смерть-реке. Куда ты ходишь, пока они тонут? Еще и водишь сюда. Если бестолковые, нечего им воду показывать. А тебя я не боюсь, не пучь свои глазищи!
– Не боишься? – не понял Хинду.
– Нет. Ты меня всего на чуть-чуть выше.
Она подошла к пареньку вплотную и прижала свой лоб к его лбу. У Хинду перехватило дыхание.
– Т-ты чего делаешь?! – спросил он, отпихнув девочку.
Она показала четыре пальца.
– Всего вот на столько. И мускулов у тебя мало. У тебя даже вот тут нет кубиков, а у меня есть, потому что я на ветке каждый день висела вниз головой и много раз поднималась колени обнять. А ма была выше меня на голову, а важный человек еще выше ма. Он как страшные люди высокий, а ты маленький, как Ри.
Хинду ошеломленно застыл.
– А с какого ты… острова? – произнес он медленно и на всякий случай сжал запястье девочки, как будто чувствовал – от такого вопроса Цуна сбежит.
Газельи глаза стали еще беспокойней; она не ответила, только попыталась рывком высвободиться.
– С какого? – с напором повторил Хинду.
– Я тебя укушу!
– А ну говори, откуда ты такая взялась?!
Завязалась борьба. Девчонка верещала и вырывалась, но Хинду ни за что не хотел ее отпускать. Это у него-то мускулов мало?! Он стерпел даже пару укусов. Цуна изворачивалась, как змея, пока он не придавил ее животом к земле, скрутив руки за спиной.
– Ай, больно! Больно!
– Что делает чужачка на нашем острове? – прошипел Хинду, наклоняясь к ее уху. – Что ты тут высматриваешь? Куда идешь? У нас в округе только один остров есть! Акулий!
На последнем слове голос паренька осип. Он почувствовал дрожь в руках, которыми сжимал запястья Цуны.
– Т-ты… Ты с Акульего острова! – выпалил он, с трудом удержавшись на месте. – Дайте ленту или косынку! Живо!
Кто-то из притихших детей исполнил приказ. Хинду связал руки девочки и только затем поднялся.
– Не подходите к ней, – сказал он, сплюнув. – Это бесцветная.
* * *Глупая Цуна! Бестолковая! Пустоголовая! Ну зачем она полезла за таоской? Почему не убежала сразу, как только вытащила ее? Надо было улепетывать со всех ног, но девочка подумала, что этим точно выдаст в себе дичь. Она осторожно подбирала слова, говоря с Хинду, старалась выглядеть храброй и даже сняла рубашку ма, а таосец все равно к ней пристал и назвал бесцветной. И почему этот мальчик такой сильный?
Они шли вдоль шелестящего кукурузного поля, мокрые от пота и обоюдного страха. Цуна не могла вывернуться и убежать. Руки ужасно болели. Она хотела завопить имя Ри или важного человека, но знала – никто не услышит. Призрак ведь предупредил.
– Что теперь со мной сделают?
– Молчи!
– У-у, дурак обросший.
– Это я обросший?! Да это ты оболваненная!
– Зачем тебе такие длинные волосы?
Цуна всеми способами старалась разговорить таосца: может, получится узнать, куда и зачем ее ведут, или отвлечь его и убежать, но он молчал, только пыхтел ей в затылок. Дети, как стайка разноцветных муравьишек, плелись следом, держась друг за друга.
Цуна щурилась от яркого солнца, макушку начинало припекать, и одолевала жажда. Сухие кукурузины стояли по обеим сторонам сквозными шелестящими стенами. Когда они закончились, дорога пошла вниз – к почти круглому озеру, возле которого сбились, как поганки вокруг пенька, глиняные мазанки таосцев.
Цуна не плакала, но не из-за прилива храбрости, а от внезапного опустошения. Слова ма сбывались, и девочка жалела, что не бросилась в воду с утеса. Теперь она не сможет даже умереть рядом с ма. Люди со страшилища отобрали у нее
