Наконец ему померещился белый силуэт за аркой. От волнения юноша выдохнул все, что оставалось, и начал захлебываться. Пальцы судорожно нащупали нож на поясе. Проклятье! Лезвие было настолько тупым, что не могло срезать даже нити, на которых висели мешки. Принц взялся отрывать их руками и замешкался. Остатки сил бесполезно растворялись в воде.
Нико встал и оттолкнулся от постамента. Последним судорожным рывком попытался всплыть, но не вышло. Вместо духа прималя он впустил в себя воду и медленно падал на замшелое мощение, а с губ срывались последние пузырьки. Это было так глупо, так нелепо, что верить не хотелось. Призрачный силуэт оказался всего лишь солнечным лучом, скользнувшим по укутанной мраком статуе.
В это время наставник Нико ушел уже достаточно далеко, прихватив одежонку и все деньги незадачливого ученика. Он много лет притворялся прималем, но столь остроумную штуку проделал впервые. Настоящее мастерство – умудриться так разыграть глупого парнишку. И ведь, главное, без убытков! Лжеколдун ни на шаг не сошел с намеченной дороги, не получил ни единого синяка и не испортил кровью справную одежонку юнца. Даже снимать ее самому не пришлось. Хороший улов – и всего-то за старый ремень с поломанной пряжкой да тупой нож.
Глава 22
Игра в слова
Одиночество – противоречивая вещь, способная достать из глубины души самые сокровенные слабости и страхи. Предаваясь им, человек может захлебнуться и уже никогда не выплыть или же превозмочь себя и стать сильнее. Та к говорил учитель, провожая меня на второе испытание. Я навсегда запомню ту зиму в горах Валаара. Долгие триды я провел в Храме Солнца, куда жители сел, ютившихся у подножия Гильх, приходили с поклонениями только два раза в год. Они не особенно заботились о сохранности сооружения. Здание было маленькое и ветхое. Внутри не имелось ни печи, ни камина, ни камелька, и это оправданно – в холодное время никто не навещал храм.
В первые дни мне казалось, что учитель отправил меня на верную смерть. Признаюсь, я чуть не сбежал оттуда. Мы прибыли незадолго до первого снега, привезли на коротконогих валаарских лошадях еду и уголь. Воду я должен был добывать из колодца, а когда он замерзнет – топя сосульки, снег и лед.
– Все твои ученики стали здесь прималями? – спросил я учителя.
Он сгрузил полный сухарей мешок на террасу со вздутыми половицами и ничего не ответил. Тогда я спросил еще раз.
– Ты уже сомневаешься, Такалам? – прозвучал в горной тишине его хриплый, низкий голос.
Он всегда называл меня полным именем.
– Я просто хочу знать.
– Один из пяти. И я не думаю, что ты им станешь. В тебе мало таланта, и ты южанин, хоть и корнями здешний. Взгляни. – Он указал на точки домов далеко внизу. – Ты не спустишься туда до весны. Как только поднимутся сугробы, ты будешь заперт здесь снегом.
– Ты уже говорил об этом, зачем повторяешь? – спросил я, раздражаясь не столько от слов учителя, сколько от холодка страха, пробежавшего по спине.
– Я повторяю потому, что здесь эти слова имеют силу. Здесь ты чувствуешь их по-настоящему.
Он выдохнул пар и оглядел темный лес вокруг. Дикий и неприветливый, он начинался через пятьдесят шагов от каменного забора. Я уже начал прикидывать, до какой поры дойдет снег и будет ли высота ограждения достаточной, чтобы звери не смогли пробраться во двор.
– Ты остаешься, Такалам? – спросил учитель, словно почуяв, что в этот миг я весь пропитался осознанием.
– Остаюсь.
И тогда он ушел, а я отправился разжигать в жестяной бочке, стоявшей в самой маленькой комнате, первый костер. Мне казалось, случится чудо, и я тут же начну видеть вещие сны о прошлом Сетерры, и все ее загадки лягут на ладонь. Я был молод и самоуверен.
Мысли, посещавшие меня в ту пору, шли совсем в другую сторону. Я вдруг начал задумываться о своих поступках. О том, как трачу жизнь. Я погрузился в одиночество и понял, что обрекаю себя на вечные скитания без семьи и домашнего очага, смеха детей и уютной старости с румяными внуками на коленях. Неужели правда для меня важнее, чем сама жизнь? Неужели раскрытие загадки порченых и желание докопаться до истины – то, ради чего я родился?
Я задавал себе эти вопросы, и они ранили меня. Прежде скрытые за беседами со случайными попутчиками, задавленные ворохом событий и впечатлений от новых мест, в Храме Солнца они проявились в полную силу и выжигали мое нутро ледяным огнем. Только тогда я понял слова учителя и, с великим трудом отказавшись от мирского, обрел в себе прималя.
(Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама)* * *Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, пустыня Хассишан
13-й трид 1019 г. от р. ч. с.
Изменения беспокоили Астре. Казалось, кто-то перевернул песочные часы его жизни и начал обратный отсчет. Может, дело было в кошмаре, который приснился незадолго до конца чернодня. Калека видел старших братьев-близнецов и то, как они таяли на глазах, становясь прозрачными, невесомыми, а в конце превращаясь в ветер.
– Мне уже восемнадцать, – неожиданно понял Астре, убирая с лица влажный от дыхания шарф. – Им было столько же…
Эта мысль пробрала его до костей. Он начал сжимать и разжимать пальцы, непослушные, как застывший воск.
Впереди умирал человек, нужно было торопиться, но тело едва двигалось. Астре с трудом выбрался из укрытия. Он очень ослаб из-за очередного выхода, а сила Цели не глушила тревогу и отчаяние. Сделай шаг навстречу панике – рухнешь в пропасть.
Астре выпил немного воды и съел припрятанную луковицу. Потом замотал руки и продолжил двигаться через пустошь, сменившуюся плоскогорьем.
Он останавливался на отдых слишком часто. Мышцы сводило судорогой, а скудная еда почти не давала сил. Беспомощность точила Астре. Он знал, что нужно спешить, но вместо этого лежал на серой глине, словно мошка в плену черной паутины трещин. Небо нависало неподвижным пластом и готовилось вот-вот развязать снеговые мешки. Астре смотрел на него, пропитываясь безнадегой. Когда она заполнила до краев, то хлынула наружу словесным потоком.
– Почему я такой?!
Облачка пара изо рта.
– Почему у меня нет ног?!
Удары по культям.
– Почему я не могу просто встать и
