Липкуд вырвал рукав из ладони парнишки. Что толку объяснять ему, что порченые никому не нужны, поэтому надо снять черные ленты, несмотря на запрет Матильды. Что для нормального театра у этой кучки детей нет ни опыта, ни поставленных голосов. Что без денег не достать красивые декорации и не сшить впечатляющие костюмы. И что, прежде чем добиться успеха и начать зарабатывать на выступлениях, нужно каждый день что-то есть и где-то спать.
Вдохновленный своей силой Липкуд собирался идти напролом. К самой Варьяне – хозяйке Царства Семи Гор, чтобы запугать ее и заставить прилюдно подписать новый закон о порченых. Да только затменникам это оказалось не нужно. Ни один не поддержал Косичку. Это ведь насилие! А Матильда так и вовсе заявила, что грешник-Липкуд должен сдаться и пойти в тюрьму хотя бы на десять дней и переосмыслить свой образ жизни.
Он и переосмыслил.
– Эй, ты куда? Пансион в другой стороне! – сказал Хорхе, тяжело дыша.
С его астмой трудно было поспевать за Липкудом.
– Скажи Матильде, что я бегу с корабля, где глупые крысы сами прогрызли дыру и теперь ждут, когда их затопит, – бросил певун. – И отвяжись от меня, Хорхе! Я не вернусь в пансион. Я ушел.
Шаги позади замедлились, потом затихли.
Косичка потопал дальше по сумрачной улице, где вещи, оставленные сушиться на балконах, колыхались, как стаи призраков. Здесь всегда и у всех что-нибудь висело, потому что из-за сырого климата мокрая одежда почти не сохла, и ее приходилось полоскать под ветром несколько дней подряд. До кучи, на балконы ставили трещотки от птиц. Пернатые умудрялись если не загадить выстиранную ткань своим пометом, то непременно оставить на ней следы грязных лап. С чем была связана их любовь к подобным выходкам, никто не знал, но трещотки, вертушки и чучела жили почти на любом балконе. И от этого ходить тут ночью было испытанием не для каждого.
Липкуд прошел несколько метров и уже подумал, что Хорхе отстал, но его догнала фраза:
– Юль сильно заболела…
Косичка встал как вкопанный, но тут же двинулся дальше.
– Я вообще не помню дня, когда она не болела! – бросил он через плечо.
– Она заболела, когда ты ушел! – отчаянно выкрикнул Хорхе. Липкуд готов был поклясться, что глаза у мальчишки на мокром месте. – Она тебя очень ждет! Мы все тебя ждем! Почему ты сбежал из тюрьмы?!
– Тебя кто-нибудь учил, что ниже пояса бить запрещено? – спросил Косичка, оборачиваясь.
Хорхе стоял под фонарем, прижимая к груди узелок. Одежда висела на нем, как на швабре, а плеч как будто вообще не было.
– О все боги Намула! – воскликнул певун. – И почему я опять на ваших глазах иду в это клятое болото?! – Он вздохнул, цыкнул и сказал: – Ладно, не реви, Хорхе. Я не сбегал из тюрьмы. Меня оттуда выкупили, так что я не нарушил условие. Никого не трогал, никому ничего не отмораживал. Уж ты знаешь, что я не вру.
Хорхе от облегчения закашлялся.
– Нечего ходить по улицам ночью в такой легкой одежке! – пожурил его Липкуд, укрывая необъятным кафтаном. – Не лето еще. Пошли в лекарскую лавку. Пилюль купим.
– Но деньги… – пробормотал Хорхе, согнувшись под рукой Косички. – Мы собираем тебе на выкуп, но там пока мало…
– Деньги есть, – заявил певун. – И нет, я никого не обокрал, не ограбил, голышом в кабаке не танцевал. Откуда взял, потом расскажу. Шагай быстрее, пока лавка не закрылась.
Они вернулись в освещенную часть Унья-Паньи, где уже начали собирать уличные кухни, и в последнюю минуту успели заскочить в нужный магазинчик, а выйдя оттуда, принялись по дешевке сгребать у поваров остывшие оладьи, лепешки, сырные пельмени на палочках и прочую снедь, не купленную вовремя и оттого потерявшую часть вкуса и цены.
Потом, нагруженные по самые уши, потащились на другую окраину города, откуда через рощу можно было пройти по шаткому мосту над болотистым озерком к заброшенному пансиону, где порченые жили вот уже несколько тридов. В общем-то из-за этого пансиона Липкуд и решил остаться в Унья-Панье. Где еще можно разместить сто человек? Внутри здания царила разруха, по большей части оно было деревянным и построенным почти на болоте, так что полы сгнили, крыша прохудилась и часть стен превратилась в труху из-за расплодившихся жуков.
Как следует отремонтировать пансион было невозможно, дешевле оказалось построить новый, в сухом месте, поэтому власти так и сделали, а старый забросили. Даже бродяжки тут не жили, потому что здание стояло отдельно от города, в чащобе, и слухи про него ходили нелестные. Но зато во многих спальнях остались каменные печи, а на чердаке нашлось два здоровенных чугунных котла, в которых безногая Матильда и ее команда «рукастых удальцов» готовили для всех еду.
Липкуд дернул кольцо в носу замка – мордастого черного солнца, – и тут же послышался перезвон колокольчиков, замерший где-то в глубине дома. Эту систему оповещения придумал Снай – щербатый калека с отвратной привычкой грызть ногти, губы и заусенцы. Липкуд при случае старался притаскивать жесткое печенье, чтобы Снаю было чем занять рот, когда он размышлял. Иначе бедняга просто не мог. Он сообразил протянуть целую сеть колокольчиков, которые легко было отвязать от уличных гирлянд, и прикрепил ее к носатому солнцу возле входа. Теперь в каждой жилой комнате висел колокольчик, и если у порога стояли гости, Матильда и остальные бывали тут же оповещены, независимо от того, в какой части пансиона они находились.
Вслед за утихшим звоном послышалось привычное громыхание деревянной тележки.
– Говорить будешь ты, – шепнул Липкуд. – А то нас ждет допрос на полчаса.
– Матильда, это я! – сказал Хорхе, вынырнув из кафтана Косички.
– Добро пожаловать, мой чахлый друг, – послышался картавый девичий голос.
Дверь распахнулась, выпустив язык теплого света, и Липкуд увидел Матильду. Она, как обычно, приехала на своей домашней деревянной тележке с четырьмя колесами и двумя ящиками по бокам, где лежала всякая всячина от недовязанных носков до желудей и спичек. На плечах Матильды пестрело толстое одеяло в заплатах, облако рыжих волос пряталось под синим беретом. Девушка держала в руках кочергу, которой сдвинула запор, и при виде ее Липкуд поспешно отбежал от порога.
– Ах ты певунишка! – тут же разглядела его Матильда. – Тебе невозможно повезло, что я на домашней тележке!
У порченой была еще одна, очень скоростная. Она больше походила на табуретку с маленькими колесами и без спинки. Матильда садилась в нее, когда нужно было выехать в город, затягивалась ремнем, надевала любимые перчатки-непротирайки и становилась бешеным крабом. Она перебирала руками так быстро, что у Липкуда глаза на лоб лезли, и почти не отставала от ходячих собратьев. Помимо Матильды, в несостоявшемся театре было только трое безногих, и все они покинули
