– Но для тебя опасно совершать подобное, не так ли? – спросил я, помня, как мой друг рассказывал, что не имеет права проявлять себя ни в каком виде.
– Каждый наш диалог опасен для меня, – подтвердил он. – Каждый импульс, каждый всплеск энергии, которую я трачу на изменение мира и на общение с тобой, может привлечь черное солнце. Это похоже на комнату с решетчатой стеной. Внутри горит свеча, и, если смотреть в определенном месте, она будет закрыта узором перегородки и оттого незаметна. Но стоит сделать шаг в сторону, и свеча может оказаться в зазоре, где ее будет видно. Чем толще свеча, тем опасней. Чем больше сил я трачу, тем заметней и дальше расходятся волны, по которым черное солнце может меня уличить.
Я был поражен не столько его ответом, сколько формой фразы. Не думал, что мой друг научится метафорам. Еще недавно он не понимал, зачем они нужны, и считал их лишними, затрудняющими понимание элементами речи. Но истинное открытие ждало меня дальше.
– Раньше у меня было только два состояния: покой и любопытство, – сказал мой друг. – Сегодня появилось третье. Мне вдруг стало странно от мысли, что ты умрешь и я не смогу больше говорить с тобой. Я могу завести новое знакомство после твоей смерти, я уже научился на тебе. И пусть это будет долго и трудно, пусть у меня уйдет много сил и времени, чтобы найти того, кто не сойдет с ума из-за моего желания говорить, я все же найду его, как находил раньше. И это будет безопасней, чем лечить тебя. Ты почти умер, и твое восстановление потребовало много сил. Больше, чем я потратил тогда, в пустыне, когда перенес тебя в пещеру. Потому что в этот раз я воздействовал не на песок, а на живое тело, и тем, кто «стоит за решеткой», это заметней. Оно как пламя толстого фитиля. Искать нового собеседника было бы безопасней для меня. Но я ощутил странное чувство от того, что это будешь не ты.
– Это называется привязанностью, – объяснил я ему. – Ты привязался ко мне. Это человеческое чувство.
Он долго молчал, обдумывая мои слова, и в конце концов согласился, ибо не смог отнести свое новое состояние ни к покою, ни к любопытству. Мне лестно от мысли, что не только он может научить меня столь многому, но и я способен подарить ему то, чего он раньше не знал.
– Человек не может быть камнем, – сказал он мне в один из наших первых разговоров. – Он не знает, каково быть камнем. Он может разбить его и увидеть, что внутри, но это ничего не даст ему, кроме картины. Так и я не могу понять человека. Я знаю, какие вещества появляются в твоем организме, когда тебе весело или страшно, но не ведаю, что побуждает их появляться и почему ты смеешься или плачешь. Я могу заставить твое тело сделать любое из веществ, и ты будешь радоваться или грустить по моей воле. Но я никогда не пойму, каково тебе от этого. Я могу настроить тебя, как настраивают инструмент или машину, чтобы ты спал только по три часа в сутки или ненавидел морковь, но я не узнаю, как ты поступишь, увидев морковь на своей тарелке. В один раз ты выбросишь ее, будучи в одиночестве, а в другой съешь, ибо тебя кормит морковью твоя любимая женщина, и ты боишься ее обидеть. Каково это, бояться обидеть? Что значит любить? Что происходит внутри тебя, прежде чем ты совершишь тот или иной поступок? Я могу вызвать любую эмоцию внутри человека, но я не пойму ни одну из них. Поэтому люди такие интересные.
Тогда я поверил ему, и мне сделалось грустно от этого, но теперь он проникается мной все больше и познает чувства. Быть может, человеку не стать камнем. Но два мыслящих существа могут в конце концов понять друг друга и чему-нибудь научиться.
Глава 10
Сгоревший фейерверк
Боги Царства Семи Гор представляются жителям Намула весьма праздными господами, а солнце – прозрачным котлом, в котором они варят амброзию – напиток, дарующий бессмертие и красоту. Он ослепительно сияет, а по вкусу похож на белое вино: так говорят хозяева питейных, доставая из погребов образцы для дегустации.
Я пробовал намулийские напитки и могу подтвердить – это были лучшие вина среди тех, что когда-либо касались моих губ и языка. И ни роскошные виноградные плантации Соаху, ни персиковые рощи Судмира, ни сливовые сады Чаина и Шанвы не помогли этим странам освоить столь же прекрасные рецепты. Все-таки у каждого места есть свои секреты и традиции, которые не повторить никому в мире, как ни одному из государств не повторить вкуса пряностей с острова Шаури.
Жители Царства Семи Гор в древности считали, что в первые сутки тридня боги готовят яства и варят амброзию, чтобы на вторые устроить праздник. Закончив труды, они танцуют, много едят и сладко пьют. А когда засыпают, злые мелкие божки плюют в амброзию и травят ее ядовитой слюной. На третий день боги просыпаются и, не почуяв подвоха, выпивают почерневшую жижу. И тогда с ними начинает твориться злобное безумие, которое и приводит к затмению.
Потом боги засыпают и на другое утро просыпаются, ничего не помня. Они снова принимаются варить амброзию, дабы устроить праздник, и люди следуют их традиции – перед каждым затмением они танцуют, гуляют и празднуют сутки напролет, чтобы утомиться и проспать все то время, пока боги бесчинствуют от проказ темных божков, портящих напиток бессмертия.
(Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама) * * *Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, пароход «Мурасаки», 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
В день шестнадцатилетия умытый, разодетый и натертый благовонными маслами Кайоши маялся от мигрени и хмуро смотрел в иллюминатор. Туман редел, обнажая мачты соседних кораблей. На востоке, за громадами облаков, точно кровь, пропитавшая бинт, расплывалось пятно солнца. Белый Бог выдыхал из пасти огненный шар, чтобы согреть Сетерру от Твадора до Руссивы, от Исаха до Намула.
Это утро могло оказаться прекрасным, наполненным тишиной, созерцанием и красотой природы, но как бы не так. На верхней палубе с прошлого вечера будто поселилась армия злых духов. Кайоши хотелось насыпать им под ноги зеркальных обломков, затем сгрести в мешок и выкинуть за борт.
Бах. Бах, – словно тараном по медному щиту.
Топ-топ-топ, – как стая подкованных собак,
