Крыыыыыву. – Великан со скрежетом сминает в ладонях стальную пластину.
От всех этих звуков у Кайоши разболелась голова, и он уже не знал, куда себя деть и как приблизить долгожданный вечер.
Дверь в каюту неожиданно распахнулась будто от сквозняка. Провидец вздрогнул, но сразу успокоился: внутрь ввалился принц Нико. Полуголый, с разбитой бровью и резким запахом пота. В отличие от Оситы, который даже по коврам топал как слон, принц ходил очень тихо, и ему легко было застать Кайоши врасплох.
– Когда вы научитесь стучаться?! – рассердился сын Драконов. – Я мог все еще спать!
– Да ты не можешь уснуть даже от тиканья часов! – парировал Нико, закинув мокрую рубашку на плечо и хлопнув дверью. – А от такого топота ты точно не спал всю ночь. Я в общем-то тоже.
Нико плюхнулся в кресло, и Кайоши бессильно застонал.
– Во имя Драконов, прошу вас! Не садитесь на мою мебель в таком виде! Вы же весь потный! Запах сохранится в обивке, и меня будет тошнить!
– А я воняю, что ли? – Принц удивленно понюхал свою руку, потом волосатую подмышку.
Провидец закатил глаза.
– Надеюсь, вы как следует подготовились к сегодняшнему вечеру, – сказал он, когда Нико пошел к двери. – Речь должна быть хорошей и четкой.
– Справлюсь, – коротко ответил принц. – Главное, чтобы сам знаешь кто не прищемил мне язык.
Снова хлопнула дверь, и на мгновение стало почти тихо. Только волны шумели за иллюминатором, разделенным надвое бликующей водой и алым небом, да шуршала от качки сдвинутая вбок занавеска, сшитая из множества золотистых пластин. Янтарный шарик с мертвым жуком катался по желобку в столешнице, и Кайоши, наблюдая за ним, чуть не уснул. Ему привиделось, что душа застывает в смоле подобно бабочке и ждет перерождения в новом, беззатменном мире. Но упасть в этот сон окончательно Кайоши не удалось. Из полудремы его вырвали голоса, которые никогда раньше не звучали в центральном коридоре. Тут жили порченые, болваны-провидцы и Осита, но никак не веды.
– А ну громче, девоньки! – бодро скомандовала Олья, и хор грянул с новой силой.
Далеко не все руссивки отличались музыкальным талантом, зато петь любили поголовно. Сейчас они затянули что-то непривычно веселое, и то и дело из общей мелодии заусенцами выбивались крикливые и писклявые голоса. Кто-то подвывал на высоких нотах, кто-то почти хрипел, кто-то шепелявил. Худшего хора Кайоши еще не доводилось слышать. Он искренне понадеялся, что там все-таки только веды, а не артисты Липкуда, иначе день обещал скатиться от пасти Змея до хвоста.
«Что они здесь делают?» – удивился Кайоши, а потом расслышал слова песни:
Ой-ой, наш Княжна да красоте-енюшка!Ой-ой, у кого тут День рожде-еньюшка? Мы пирог спекли да румя-яненький, Где же наш Княжна, где наш сла-аденький?И тут Кайоши до такой степени живо прочувствовал пляску мурашек по своей спине, что готов был с ними познакомиться.
Он ведь совсем не подумал о реакции жителей «Мурасаки» на этот праздник. В Чаине в такие дни все было просто и понятно. В храм присылали гонцов с подарками от Ли-Холя и чиновников. Под навесами ставили большие столы, которые накрывались за счет Кайоши, и весь день вокруг толпились жадные до угощений толстяки. Провидцы вежливо поздравляли сына Драконов и с наступлением сумерек приносили ему дорогие вещицы, а он сидел на подушке перед очередью, слушал песни монахов о собственном здравии и ждал, когда закончится этот скучный, многолюдный день. Ближе к ночи запускали фейерверки и, если Кайоши того хотел, заявлялись мэджу.
Но веды не знали традиций Чаина, а их собственные могли круто отличаться от принятых на родине Кайоши.
Кто-то бахнул возле двери чем-то твердым – сапогом? – и голос Ольи громко сказал:
– Эй, Княжна, ты там не голый? А то мы заходим!
Веды захохотали, и Кайоши пришлось два раза повторить приглашение. В первый раз его не расслышали из-за смеха. Дверь пнули, и вошла Олья, а за ней, как грибы-вешенки, сгрудились в проходе остальные руссивки и весело глядели одна поверх другой. Кайоши отметил, что здесь только молодые девицы. Все до одной румяные и веселые, в ярких платьях, наскоро пошитых из нарядов Доо и Ясурамы.
Олья неспроста открывала дверь ногой. Руки у нее были заняты большим медным тазом.
– Зачем вам вода? – не понял Кайоши, искоса глянув на то, как веда заворачивает рукава до локтей.
В Чаине женщины не оголяли при мужчинах запястья, и провидцу стало неловко.
– Это кипяток заговоренный, – сказала Олья, ставя таз на табурет и подвигая к нему кресло Кайоши. – В Мамкин день… Ну, день рожденья по-вашему, у нас всегда воду кипятят и, пока она не остыла, всей семьей заговаривают. Это как… Вроде той воды, в которой ты был, пока не родился. Сила в ней большая. Все, что наговоришь в этот день, вода сохранит. Уж мы, Княжна, так расстарались, что ты у нас после нее бегать начнешь!
– Мне нужно это выпить? – брезгливо спросил Кайоши.
Он даже не думал отказываться. С Ольей спорить себе дороже.
– Нет, пить не надо. Окунать тебя будем, – пояснила Олья, и прежде чем Кайоши что-то понял, сзади к нему подбежала Мунька и собрала волосы, а еще две девушки подняли посудину, и Олья смачно макнула Кайоши лицом в воду.
А потом еще и еще, и так шестнадцать раз по количеству прожитых лет. Провидец молился, чтобы рядом оказался остроух или хотя бы Осита. Но никого из наемников не было снаружи: Липкуд всех сгреб себе в помощь, а шумного слугу Кайоши отправил на палубу, как только началась мигрень, и велел не возвращаться, пока солнце не поднимется над водой на два пальца.
– Ну как? – весело спросила Олья, промакнув лицо одуревшего Кайоши полотенцем. – Ох ты, смотрите, девоньки! Порозовел!
Веды одобрительно загомонили, и каждая посчитала необходимым ущипнуть Кайоши за щеку. Они были как дети, дорвавшиеся до игрушки, которую раньше им не давали трогать.
– Румяненький! – взвизгнула одна из руссивок с таким восторгом, будто перед ней поставили тарелку с пирожком.
– Ты язык проглотил? – Олья повесила полотенце на спинку стула. – Как себя чувствуешь, новоро́жденный?
– Все просто прекрасно, – процедил Кайоши сквозь зубы. – Но пожалуйста, не могли бы вы не трогать меня?
– Я же сказала, что оздоровишься! – воскликнула веда, перебив дальнейшие слова провидца. – Это наш тебе общий подарок, а есть еще у Муньки отдельный.
Хрупкая, как белая магнолия, Мунька все еще стояла позади Кайоши, держа его волосы, и, кажется, ей стоило большого усилия их отпустить, а провидцу такого же усилия стоило не заорать, чтобы веды убрались из его каюты и оставили его в покое.
– Тащите Мунькин пирог! – скомандовала Олья, и девушки передали друг другу аж из коридора поднос с пирогом.
– Это зачем? – спросил Кайоши, ожидая подвоха.
– Не зачем, а с
