— Как это произошло? А? С кем и когда? Отвечай!
Член скользнул по раскрытому отверстию, что заставило альфу буквально взвыть от страсти, и так как муж дал понять, что продолжения не последует, пока Декс во всем не признается, то сдался:
— Охххх, Текси… кто ж тебя… аааа… научил… Ну хорошо, хорошо, злодей… Это не было против воли. Я… умммм… я сам его соблазнил. Мне было семнадцать. Он… был… военным. Таким… вроде капитана Коула.
— Ах вот как… Стало быть, ты вовсе не дорожил честью альфы смолоду? — удивился Текс и дразняще пошлепал членом по ягодицам мужа, не торопясь повторять подвиг неизвестного военного и желая знать больше — И что же, он выдал тебе страшную военную тайну, покуда наслаждался твоей задницей? Или то была твоя плата за побег из плена? Чем таким ты занимался в свои семнадцать, что уже знался так накоротке с военным, а? Или, может, он был не один?
Этот пристрастный допрос альфы, простертого перед ним в покорной омежьей позе, доставлял Тексу отдельное странное удовольствие — то было ощущение власти, которую его муж добровольно отдал ему, поменявшись с ним ролями. Еще больше а-Сойера заводило то, что Далласу, похоже, нравится затеянная ими игра, и что он и вправду желает принять член младшего мужа в свое тело…
Решив, что честность супруга достойна первой награды, он прижал навершие члена к размягченному кольцу ануса, и, чуть двинув бедрами, вошел примерно на дюйм…
Дексу оставалось только дивиться, откуда в его любимом взялась эта вальяжная властность, дерзкая уверенность в своих силах довести схватку до яркого финала — и, не кончив первым, выйти победителем… может быть, он сам был таким хорошим учителем для Текса, а может быть, его юный альфа-омега, ступив на тропу любовных боев, просто раскрыл природный талант. В любом случае, ситуация совершенно не располагала к размышлениям и построению логических схем, тело жаждало только одного — поскорее соединиться с другим телом, всецело и плотно, так глубоко, как только возможно.
Ричард подался навстречу тому, кого добровольно избрал своим господином и повелителем на ближайшую ночь, и сделал отчаянную попытку насадиться на его член, но Текс был начеку и, схватив его за бедра, не допустил самоуправства. Допрос продолжился…
Декс зарычал, но снова, как укрощенный хищник, покорился сильной ласкающей руке.
— Он был один… но только потому, что не хотел делить меня со своими стрелками. Собственно, этого я и добивался. Когда ты пленник, которого везут на каторгу, а за побег — виселица, лучше соблазнить командира и обеспечить себе привилегии, чем быть изнасилованным солдатней… Ооооо, черррт, Текси, хватит расспросов, возьми меня, дьявол, трахни, закончи, что начал!.. — он в отчаянии потянулся к собственному члену, но и этого муж, не на шутку раззадоренный происходящим, ему не позволил.
— Каторга? За что? За что же в семнадцать лет человека могут осудить на каторгу? — Текс замер, удивленный и ошарашенный упомянутым фактом биографии своего истинного. Ему самому было семнадцать не так уж давно, и самым дерзким из его желаний в том возрасте было разве что поцеловаться с Генри о-Пойндекстером или — о, ужас! — тайно пострелять из отцовского кольта по пустым жестяным банкам где-нибудь в холмах Сан-Сабастан… За такое его разве что могли строго пожурить, да патер Нотта-и-Джорно взглянул бы сурово и прочел назидательную проповедь. Но что же нужно было совершить, чтобы быть осужденным в столь юном возрасте на каторгу?
Даллас, похоже, не очень-то был настроен на откровения, его больше занимало то, что происходило прямо теперь между супругами, и мучительное напряжение собственного члена. Даже притворившись омегой, он все равно пытался командовать ковбоем, и вернуть все его внимание к жаркому соитию. Текс уклонился от этой уловки и, ударив мужа по руке, тянущейся к члену, возобновил свои движения — но лишь за тем, чтобы иметь возможность и законное основание продолжить допрос с пристрастием:
— Нет-нет, сегодня ты снова пленник, мой пленник… Говори, мошенник ты этакий, за что тебя везли на каторгу и как тебе удалось избежать ее? Только не ври мне, что твоя задница тому причина! Она, конечно, сладка и податлива, как у течной омежки, но тот капитан, когда ею уже попользовался, вряд ли отпустил бы тебя на все четыре стороны… Чем же ты себе купил свободу?
Декс хрипло выдохнул и стиснул зубы, ощутив, как внушительный даже для альфы — и более чем внушительный для омеги! — ствол вторгается внутрь его тела, продвигается глубже, растягивая мышцы, и дарит мучительное удовольствие одним своим присутствием, не говоря уж о ритмичных толчках. Они сводили с ума и стремительно приближали оргазм, но сила их все-таки была недостаточна для полной разрядки.
Текс очень хорошо понимал, что и зачем он делает, и, желая разговорить мужа, вовсю пользовался преимуществом своего положения. Так что выбор у Ричарда был невелик: взорваться или признаться.
— На каторгу…оооххх… меня везли по приговору суда, быстрого и скорого, за разбитое окно в богатом доме и украденные серебряные вилки. Квалифицировали как кражу со взломом, при отягчающих обстоятельствах, дали три года каторги и еще три года ссылки. Охххх… Текс… по-моему, я сказал достаточно…
— Так ты ко всему прочему еще и вор, Дики?.. Ай-ай-ай, вот нехороший мальчишка! — войдя в роль альфы, вольного карать и миловать, Текс несколько раз довольно чувствительно шлепнул мужа по заднице, прежде чем возобновить поступательное проникновение в горячую глубину его тела.
— Я не вор… Не вор… — прорычал Декс и снова потерял дыхание от возбуждающего насилия — любовного, игривого, но все-таки насилия.
Он извернулся и схватил мужа за бедро:
— Чем я…мммм… чем я сейчас могу купить свободу, мой господин?
— А… так вот как ты разговаривал с тем капитаном, пока он тебя огуливал? — усмехнулся ковбой, но не дал хитрецу уйти от полного ответа, который ему все еще хотелось узнать:
— Расскажи мне честно, как же тебе удалось купить свободу тогда, и я подумаю, даровать ли ее тебе сейчас…
Слова и действия Текса, заставлявшие дикого зверя огрызаться, вернули Ричарда в прошлое, почти на двадцать лет назад. Он снова ощутил горько-соленый вкус пота, стекающего со лба на губы, вместе железистым оттенком крови, солнечные ожоги на плечах, едва прикрытых разорванной рубахой, душный запах оранжевой пыли, перемешанный с ароматом лавандовых полей и апельсиновых рощ, и жилистые, мускулистые руки капитана жандармов на своих бедрах…
«Да-да-да, мой мальчик… ооо, мой мальчик… Мой кофейный мальчик, мой апельсиновый принц»
