Ричард погладил пальцы Текса, по-прежнему прижатые к его груди, и тихо добавил:
— Послушай, даже если все самые красивые омеги Нового Орлеана разденутся догола и выстроятся передо мной в парад, я буду спокойно курить сигару и пить кофе, головы в их сторону не поверну… для меня на всем белом свете существует только один парень, пахнущий сосновой смолой и дикими сливами, и полагаю, ты знаешь его имя.
Выслушивая льстивые признания мужа, Текс смущенно опустил глаза, но не мог не ощутить так же некоторого самодовольства — язык у Ричи, конечно, умело подвешен, однако, его речам хотелось верить. И даже больше, чем речам — нежному взгляду, полному восхищения, властному, но чуткому прикосновению, а более всего — тому, что альфаэро и впрямь целый день был с ним рядом и даже несколько раз отказался от приглашения составить компанию только альфам в курительной комнате, предоставив супругу развлекать стайку омег.
Возможно, кое-кто из гостей и счел бы такое поведение слабостью и потаканием капризам юного «альфеги», как назвал его один из прибывших на праздник альф, но для Сойера то было лучшее из доказательств любви и верности.
— Ну ты скажешь тоже… Куда мне, так дурно и грубо пахнущему ковбою до этих расфуфыренных франтов… Из того, что я мельком слышал, уже и так ясно, что они твой выбор не одобряют и никогда не примут меня в свой круг. Ну, а мне плевать, пусть хоть собственные шейные платки расплетут и повесятся на них с досады… Или подотрут ими свои пахучие задницы…
Он сжал пальцы альфаэро и быстро поднес его ладонь к губам, благодаря мужа за терпение и великодушие, и тут его нос учуял на коже альфы чей-то чужой аромат, явно оставленный недавно. Принюхавшись и различив в нем смутно знакомые ноты карамели и патоки, Сойер отбросил руку Ричарда и рванулся к толпе гостей, жадно вынюхивая след нарушителя границ…
Карамелью и патокой пах омега, прибывший в числе первых, и с самого начала заявивший во всеуслышание о том, что Тони Куин был его лучшим и единственным другом, едва ли не сродником, и что он не представляет, как кто-то вообще мог занять его законное место рядом с Далласом. Альфа, которого этот дерзкий тип сопровождал, даже не подумал осадить его, а Ричард предпочел пропустить ядовитый выпад мимо ушей, но Текс отлично понял, в чей огород залетел брошенный камень. Ему оставалось неясно одно — когда же этот наглец, имени которого он не запомнил, успел накоротке поболтать с Ричардом — его Ричардом! — и мило подержать того за руку…
Наверно, будь Текс по своей природе больше альфой, он бы попросту нашел в себе силы проигнорировать это явное неуважение. Но омега в нем рассердился не на шутку — и, не обращая внимания на предостерегающие возгласы и глазеющую на него толпу гостей, он угрожающе двинулся прямо к омеге, который попивал дорогое вино из тонкого бокала и о чем-то щебетал с таким же, как он, расфуфыренным куртизаном…
— Текс! Текс, стой! — видя, что любимый в ревнивом кураже готов открыть боевые действия, ради бескомпромиссного обозначения границ, Ричард попытался помешать ему, но легче было уговорить пролитую воду не просачиваться в песок.
Мистер Сойер-а-Даллас проявил чудеса проворства и тонкого чутья и отыскал предполагаемого соперника среди гостей гораздо раньше, чем альфаэро успел что-то предпринять.
«Король карамели» в миру носил имя Кэри о-Бертье, был актером, довольно известным не только в Новом Орлеане, но и в других городах на побережье Миссисипи; в местном Французском театре Бертье играл все лучшие роли амплуа инженю и первого любовника, и выходил на подмостки под псевдонимом Люсьен Фонтанж. Когда-то он с Тони Куином составлял один из самых талантливых театральных дуэтов, и одну из самых желанных омежьих пар местного полусвета…
Кэри, увидев, что к нему приближается грозовая туча с молниями, по недоразумению принявшая облик ковбоя в одежде джентльмена, поставил пустой бокал на поднос и с приятной улыбкой повернулся к «туче»:
— Какие-то проблемы, дорогуша? Я могу быть чем-то полезен новоиспеченному супругу мистера а-Далласа?
Текс придвинулся к франту-омеге вплотную, как бывало делал это на молодецких ковбойских сшибках возле салуна, упер руки в бока, выпятил грудь, и, вздернув упрямый подбородок, процедил сквозь зубы:
— Для начала забудь обращение «дорогуша» в мой адрес, ты, грошовый леденец на палочке! И не смей хватать за руки моего мужа, не то я вырву твои по самые плечи! — стараясь сделать голос как можно ниже и грознее.
Омега, явно не привыкший к столь грубым манерам, на миг опешил и быстро захлопал крашенными ресницами, противно сложив губы в куриную гузку. Потом поискал кого-то глазами за спиной Текса, подчеркнуто игнорируя ковбоя, и, драматически возвысив голос, обратился к нему:
— Мои соболезнования вдвойне, дорогой друг! Похоже, в твоей судьбе что-то серьезно нарушилось, когда Тони, мир ему и вечный покой, оставил тебя без своего попечения в диком краю грубых скотников! Может быть, ты стал жертвой черной магии или какого-нибудь деревенского приворота? Ни чем иным я не могу объяснить твой странный выбор… — тут он перевел подведенные тушью каре-зеленые глаза на стоящего перед ним Сойера и снисходительно обронил — Милый, здесь тебе не Техас и не салун, если ты еще не понял. Будь любезен, не позорь то славное имя, что так великодушно, но совершенно напрасно дал тебе мистер а-Даллас.
Гости, привлеченные этой сценой, образовали вокруг них плотный круг, и, помимо осуждающих или любопытных взглядов, Текс ощущал, как запахи, испускаемые альфами, сделались более резкими и грубыми, и как в ответ на это тут же усиленно заблагоухали омеги.
Кофейно-лимонный запах альфаэро тоже стал заметнее, и в нем появились явные ноты полыни и пороха — значит, Ричард разозлился на Текса. И это вместо того, чтобы восстановить справедливость и самому осадить дерзкого омегу, посягнувшего на честь их пары! Стало быть, он на их стороне, они все ему были ближе и дороже мужа-скотника!
Едва сделав сие допущение, а-Сойер тут же рассердился на мужа в ответ, в то время, как о-Сойер испытал горькую обиду, которая ядовитой оскоминой свела язык и губы, заставив их онеметь. В голове крутились только бессвязные обрывки ругательств, а перед глазами замелькал пестрый хоровод из смеющихся рож, тычущихся в него пальцев и раззявленных ртов…
Алый гнев забурлил у ковбоя в груди, кулаки его с хрустом сжались, дыхание сделалось
