Влада шла, лепеча о своем, и вдруг, будто ее ударили, замерла и схватила меня за рукав. Она побледнела, глаза были такими испуганными. Просто вцепилась в меня и сказала жалобно: бам! А через секунду раздался жуткий грохот. Находившийся в кузове идиот, нарушая все нормы безопасности, опрокинул во двор груду листового железа. Килограммов двести, не меньше. Если бы я не замешкался, металлолом раскроил бы мне череп.
– То есть Влада заметила, как выкидывают листы?
– Нет, – невесело улыбнулся Олег, – кузов был выдвинут во двор. Из арки этого никак не заметишь.
– А шум?
– Не было шума.
– Но тогда…
Олег мягко перебил:
– Я назвал это первым чудом. Было еще три. А может, больше. Я не беру во внимание те моменты, когда Влада анестезировала. Если у меня или у мамы что-то болело, она просто смотрела на нас, и боль утихала.
– Невероятно.
– Да.
Он поведал Наде про спасение будущего сержанта Самсонова, про то, как едва не укололся героином, и, наконец, про апрельскую Игру, которая привела его в подвальный туалет.
– Она была ясновидящей? Ты на это намекаешь?
– А как считаешь ты?
– Блин, – восхищенно сказала Надя, – по-моему, твоя сестра была святой.
– Постой с выводами. Теперь о книге…
Они поднялись на холм. Мартовка извивалась внизу, ее гладкое длинное тело скользило перекатами. По бережку петляли мостки, сооруженные из сгнивших дверных полотен. Грязь растрескалась, как крокодилья шкура.
– О черт, – прошептала Надя, – ты играешь в ее игру десять лет спустя.
– Да, и прошел два задания. Мэри Поппинс – прозвище, придуманное сестрой для санитарки на барельефе. «ТО 118» – сто восемнадцатая страница «Таинственного острова».
– И что было на этой странице?
– Надпись: «Храм тридцати трех чихов».
– Что-то китайское? – глаза Нади загорелись азартом.
– Нет, – засмеялся Олег, – папа, перебрав с выпивкой, всегда чихает, как аллергик. Родители отмечали в шашлычной юбилей свадьбы, из-за чихания он не мог произнести тост. Мы с Владой хохотали как сумасшедшие. И кто-то из нас придумал шутку про «Храм тридцати трех чихов». Храм – «Ивушка» в парке.
– Там давно ничего нет.
– Знаю.
– Так ты не пошел туда?
– Не стал торопиться. Я боюсь, что цепочка порвется. И… как бы выразиться? У меня такое ощущение, будто я разговариваю с сестрой. Играю вместе с ней.
– Ты хочешь растянуть удовольствие.
В свете луны зрачки Нади блестели как монетки.
«Влада была бы на год старше ее», – подумал Олег, и сердце защемило.
– А в эту игру, – спросила Надя, глядя на плес, – можно играть втроем?
– Мне кажется, сестра была бы не против.
– Тогда посетим «Ивушку» завтра?
Выяснялось, что как раз об этом он и мечтал – о напарнице.
– Я чертовски азартная, – призналась Надя.
– И потому ты стала библиотекарем?
Она шутливо толкнула его.
– Завтра вечером, – сказал Олег, – как стемнеет, чтобы в парке не было людей.
– Не смей идти без меня.
11. Начало
Ночью Веретенникову снились голые женщины, пауки и пауки в обличии голых женщин. Они кишели в багровом свете, рисуя на замызганном кафеле угловатые тени, а учитель восседал на унитазе со спущенными штанами и молился о пощаде. Под потолком пульсировали гроздья икринок и луковиц – паучья кладка. У раковины скорчилась мать, она перебирала педипальпами, из трех пар молочных желез сочилась слизь, похожая на сперму. Многоглазое чудище захрипело, распахнулись обрамляющие рот хелицеры, мать промурлыкала:
– Приди ко мне.
Утром саднили икры, как бы говоря: «Моторевич не был сном, ты взаправду улепетывал от призрака. Среди бела дня. И единственная причина, по которой туалет не сожрал тебя, это недостаточно твердые зубы».
Что-то подсказывало: они затвердеют – не успеешь пискнуть.
Наглотавшись таблеток и кофе, Веретенников сел за стол.
Где-то здесь, в хаосе макулатуры, в прошлом Свяжено, таился ответ.
Он помнил, почему заглохла идея с книгой о поселке. Некоторые документы, предоставленные московскими коллегами, содержали информацию странную и мрачную. Даже если какой-нибудь местный бизнесмен согласился бы проспонсировать издание, он был бы недоволен тоном книжки.
Веретенников послюнил пальцы, отсортировывая бумаги.
Наиболее древнее упоминание о поселке датировалось тысяча четыреста девяностым годом. В Духовной грамоте князя Николая Ивановича Дубнина владения, включавшие и село Свяжено, переходили по наследству детям князя. Чуть позже на берегу Мартовки возвели женский монастырь. Хроники изображали каменное однокупольное здание с апсидальным алтарем в храме и деревянными пристройками. Основан монастырь был постриженником родом из ржевских бояр, на пожертвования аристократов и быстро снискал недобрую славу: в нем пропадали без вести послушницы, а сельские жители относились к членам общины откровенно враждебно. Истоки свар туманны: обитель просуществовала недолго. Слабой зацепкой был абзац из труда «Долой идолов»: свяженский монастырь упоминался в перечне обителей, построенных на месте языческих капищ, своего рода очищение земли.
«Гиблой земли»…
Веретенников неуютно сжался.
В Смутное время село и монастырь вымерли. Каменный храм разрушился до фундамента за считаные годы. Вновь заселили территорию в начале семнадцатого столетия, когда боярин Неумов получил ее в подарок от царя Михаила Романова. Село благоустроили, Неумов попытался воскресить обитель, приписав ее к Коломенскому архиерейскому дому. Но планы не были реализованы. Свяжено опустело во второй раз. Причем три источника говорили о «пропавших», а не «уехавших» людях.
«Что-то вышло из-под земли и убило всех».
При мысли о Саше, ухмыляющемся из багрового чрева, волосы зашевелились на затылке.
Он схватил импульсивно стопку распечаток. Пять лет назад Веретенников отнесся к «Русской инквизиции» скептически. Книжонка была выпущена мизерным тиражом в девяностых и имела спекулятивный флер. Но сегодня от прочитанного его прошиб холодный пот.
Тысяча семьсот двадцатый. Установлена абсолютная монархия. Страной правит Петр I. У Гренгама русский флот разгромил шведскую эскадру, а Татищев заложил основу для Екатеринбурга. В Москве же судили лжеюродивого Азея Острицу, заключившего греховный сговор с бесами. Проживая в Свяжено, Острица пытался похитить малолетнюю дочь бражника, но был бит толпой. На допросе лжеюродивый сказал, что демоны являлись к нему под личинами мертвых. Что заставляли слушать дьявольские голоса и делать, как они велят. А велели они притащить на съедение дитя, которое Острица считал помазанным и божьим. Азей Острица жил на развалинах монастыря и занимался знахарством, так что вывод напрашивался сам собой: предался Сатане, еретикам Дионисию и Варлаамию. И хотя Острица молил о церковном покаянии и божился, что действовал по чужой воле, Синод постановил сжечь колдуна.
А вы говорите, Испания.
Сквозняк сдул на пол ворох бумаг. Подбирая их, Веретенников стукнулся макушкой о столешницу и выругался.
Дьявольские голоса… личины мертвых…
В земле что-то есть, и оно связывается с людьми телепатически.
Шелестит из выгнивших каверн:
«Приди»…
И: «Уходи, ее тут нет, уходи»…
Кого «нет»? Где и когда к Веретенникову обращался тот же мерзкий шепот, приказывавший убираться?
Виски раскалывались, мешали думать.
Он зашуршал ксерокопиями сердито.
XIX век. Свяжено заселяется заново.
Заново? Оно что, опустело и в третий раз?
Веретенников протер очки.
Тысяча восьмисотый. Купец Рыбасов
