– И о чем будем вести беседу? Ты ясно дала понять, что думаешь.
– Ты преследовал меня как гребаный кровавый ястреб с тех пор, как узнал, кто я. И ни разу ни о чем не спросил, ни разу. Тем не менее, стоит пройти шепоту о… – Мия осмотрелась и понизила голос, – …о восстании, как ты сразу разошелся.
– То, что мы задумали относительно предстоящей продажи, касается меня напрямую, Ворона. Но вот твое происхождение – не мое дело. И если ты не поняла, все, что тебе требовалось, это спросить. Я хожу за тобой из уважения к твоему отцу. Он бы хотел, чтобы я присматривал за тобой.
– Да что ты знаешь о том, чего хотел бы мой отец?
Сидоний тихо рассмеялся.
– Больше, чем ты думаешь, вороненок.
– Ты был солдатом. Заклейменным трусом и изгнанным из легиона. Ты не состоял в его совете. И не знал его.
Сидоний покачал головой, в его глазах светилась обида.
– Я знаю, что ему было бы стыдно за то, во что превратился этот дом.
Мия замолчала. Сделала глубокий, прерывистый вдох и посмотрела на стены вокруг. На железные решетки и человеческие страдания. Она рьяно отмывала себя в купальне, но все равно не смогла избавиться от запаха дыма после похоронного костра Личинки.
– Тебя зовут Мия, верно?
Девушка резко подняла голову и прищурила глаза.
– Мне потребовалось время, чтобы вспомнить, – продолжил Сид. – Судья иногда упоминал о тебе, но в основном предпочитал не говорить о семье. Думаю, так он чувствовал себя ближе к вам. Не делясь с остальными. Не очерняя мысли о вас всей кровью и дерьмом, которых мы навидались за время кампании.
– Да, – наконец ответила она. – Мия.
– А твоего младшего брата звали Йоннен.
– …Да.
Сид кивнул, закусывая губу и больше не произнося ни слова.
– Дочери, да выкладывай уже, – вздохнула Мия.
– Что выкладывать?
– Осуждение, которое так явно гремит за твоими гребаными зубами. «Ты можешь покинуть эти стены в любой момент, Ворона, и не имеешь права нас останавливать. Даже если мы не преуспеем, администратам тебя никогда не поймать. Ни одна клетка тебя не удержит».
– Разве это то, что я думаю? – спросил мужчина. – Или что ты думаешь?
– Пошел ты, Сид.
– Мне понадобилось какое-то время, – сказал он. – Чтобы поразмыслить. Почему ты здесь, почему хочешь сражаться в «Магни». А потом я вспомнил, кто будет стоять на песке с тобой, когда тебя объявят победителем. Тот же человек, который судил его, верно? Тот же человек, который улыбался, когда его повесили.
Мия ничего не ответила. Просто смотрела.
– Меня не было рядом, когда это произошло, – продолжил Сид. – К тому времени я уже сидел в цепях. Но я слышал, как все было. Слышал, что донна Корвере стояла на стенах Форума, над воющей толпой. Прижимая к себе маленькую девочку. Должно быть, речь шла о тебе, верно? То еще зрелище, чтобы показывать своей дочери.
– Она хотела, чтобы я видела, – процедила Мия. – Чтобы я запомнила.
– Твоя мать.
– Да, – сплюнула она. – Как ты там ее назвал? «Тупая ебаная шлюха»?
– Да, это было грубо с моей стороны, – Сидоний вздохнул. – Но мне трудно подобрать лестные слова о твоей матери, Мия. Зная о ней то, что я знаю.
– И что же, по-твоему, ты знаешь?
– Только то, что у Алинне Корвере было больше амбиций, чем у судьи Дария и генерала Антония вместе взятых. Половина центурионов твоего отца были в нее влюблены. Треть Сената была у нее в кулаке, – Сидоний сложил руки под подбородком. – Как, по-твоему, она этого добилась? Алинне не была мастером клинка, каким выросла ее дочь. Она была политиком. Думаешь, такая женщина смогла бы почти поставить республику на колени, не сделав этого сама пару-тройку раз?
Мия гневно глянула на него.
– Даже не смей.
– Я знаю, что ты пытаешься отомстить за них. Знаю, что ты считаешь это правильным. Мне просто интересно, считала бы ты это правильным, если бы знала, какой женщиной была твоя мать. Или каким мужчиной был твой отец.
– Я знаю, каким он был мужчиной. Он был героем.
– Все мы так думаем о родителях, – сказал Сид. – В конце концов, они дарят нам жизнь. Несложно спутать их с богами.
– Скажешь хоть одно плохое слово о моем отце, – прошептала Мия, – и клянусь Черной Матерью, я прикончу тебя прямо в этой клетке. Он делал то, что считал наилучшим для республики и народа. Он был человеком, следовавшим зову сердца.
– Я любил твоего отца, Мия. И служил ему так, как только мог. Было у него такое свойство. Вселять преданность в своих людей… Думаю, все мы любили его по-своему. – Сид посмотрел на Мию в упор. – И да, он был человеком, следовавшим зову сердца. Только не так, как ты думаешь.
– …О чем ты говоришь?
Сид вздохнул.
– Твой отец и генерал Антоний были любовниками, Мия.
Та вздрогнула, словно от пощечины.
Дыхание перехватило.
Весь мир накренился.
– …Что?
– Все это знали, – пожал плечами Сид. – По крайней мере, их люди. Всем было плевать. Даже твоей матери, до тех пор, пока они помалкивали об этом. Она вышла замуж за должность, а не за мужчину. Их брак был построен на дружбе. Возможно, даже на своеобразной любви. Но в первую очередь – на амбициях. Твой отец обрел верность люминатов. Нам было все равно, что будущий король и его Царетворец время от времени спали в одной постели. Некоторые даже считали это романтичным. – Сидоний подался вперед и произнес твердым и мрачным голосом: – Но не говори мне, что восстание началось из-за любви Дария Корвере к свободе или народу, Мия. Оно началось из-за его любви к Антонию. Генерал хотел стать королем. А твой отец хотел быть тем, кто наденет корону на его голову. Коротко и ясно.
Мия вспомнила те неночи в Вороньем Гнезде, когда их посещал генерал. Она всегда звала его «дядей Антонием». Он с ее родителями трапезничали вместе и пили вино, их смех разносился эхом по длинным коридорам из красного камня.
А потом…
Возможно, под этой самой крышей…
– Ложь, – прошептала Мия. – Ты врешь.
– Нет, Мия, – покачал головой Сид. – Я просто говорю суровую правду.
Девушка сидела молча, неподвижно, ее сердце колотилось в груди. Глаза часто моргали.
Она не могла точно вспомнить, когда плакала в последний раз…
– Больно, не так ли? – вздохнул Сидоний. – Когда узнаешь, что те, кто дали тебе жизнь, были такими же простыми смертными, как все мы? Что мир не такой, каким ты его считала?
Мия вытерла слезы дрожащими руками. Вспоминая, как отец целовать ее мать. В оба века и, наконец, в гладкий лоб оливкового цвета.
Но в губы – ни разу.
Могло ли это быть правдой?
«…И имеет ли это значение?»
Если между ними не было обмана, какая ей разница, с кем спали ее родители?
