В последнюю свою ночь в Ривердейле я проснулся уже за полночь от ощущения, что я голоден. Поскольку мне сказали: «Чувствуй себя, как дома» – смех, да и только, – я задумался. Я хорошо знал, что не усну, если себе чего-нибудь в желудок не закину. Натянув спортивные штаны, я тихонечко спустился на кухню и увидел там Арианну за столом. Одетая во фланелевый банный халат, она листала своими изящными пальцами «Космополитен», отправляя в свой безукоризненной формы рот с роскошными губами хлопья, ложку за ложкой. На кухонном столе стояли коробка «Чириос» и галлонная бутылка молока. Моим первым рефлексом было уйти, но она уже заметила меня, стоящего в дверях словно идиот.
– Не возражаешь? – спросил я. – Хотелось бы перекусить.
Ее взгляд уже вернулся к журналу. Прожевав хлопья, она небрежно махнула рукой:
– Делай что хочешь.
Я нашел себе чашку. Поскольку сесть было больше некуда, я сел за стол. Даже во фланелевом банном халате, без макияжа и с нерасчесанными волосами она была великолепна. Я понятия не имел, что вообще можно сказать такому волшебному созданию.
– Ты на меня смотришь, – сказала она, переворачивая страницу.
Я почувствовал, как кровь прилила к лицу.
– Нет, не смотрю.
Больше она ничего не сказала. Я не знал, куда деть глаза, и уставился на чашку с хлопьями. Хруст у меня во рту, когда я стал жевать, показался мне очень громким.
– Что читаешь? – наконец спросил я.
Она раздраженно вздохнула и закрыла журнал, поднимая взгляд.
– Окей, чудесно. Я слушаю.
– Я просто попытался завязать беседу.
– Почему бы и нет? Будь любезен. Я видела, как ты на меня смотришь, Тим.
– Значит, ты запомнила мое имя.
– Тим, Том, какая разница. – Она закатила глаза. – О, ладно. Давай уже покончим с этим.
Она раздвинула верх халата. Под ним на ней был только бюстгальтер из сверкающего розового шелка. Это зрелище возбудило меня совершенно неописуемо.
– Давай уже, – нетерпеливо сказала она.
– Давай что?
Она поглядела на меня скучающе и насмешливо.
– Не тупи, мальчик из Гарварда. Давай-ка я тебе помогу.
Она взяла меня за руку и совершенно механическим движением положила мою ладонь на свою левую грудь. Какая великолепная грудь! Никогда прежде я еще не прикасался к богине. Ее округлость и мягкость, заключенные в дорогой шелк, обрамленный изящным кружевом, ощущались в моей ладони, будто персик. Я чувствовал, что она насмехается надо мной, но мне было плевать. И что теперь? Будет ли мне позволено поцеловать ее?
Очевидно, нет. Я уже выстроил у себя в голове всю последовательность сексуальной прелюдии, всех тех чудесных вещей, которые мы сделаем вместе и которые закончатся шумной близостью, прямо здесь, на кухонном полу, как вдруг она резко отодвинула мою руку и позволила ей упасть на стол с тем же презрением, с каким бросают мусор в корзину.
– Итак, – сказала она, снова открывая журнал. – Ты получил то, что хотел? Это тебя удовлетворило?
Я был в полнейшем замешательстве. Она перевернула страницу, потом еще одну. Что это было, черт побери?
– Я тебя совсем не понимаю.
– Не понимаешь, конечно.
Она снова подняла взгляд и презрительно сморщила нос.
– Скажи мне вот что. Как ты вообще с ним дружишь? В смысле, учитывая всё, ты выглядишь нормальным вроде как.
Это можно счесть за комплимент, подумал я. Однако ее слова пробудили во мне и яростный защитный инстинкт в отношении ее брата. Кто она такая, чтобы так о нем говорить? Кем она себя считает, что так надо мной издевается?
– Ты ужасна, – сказал я.
Она тихо мерзко усмехнулась.
– Слово не обух, мальчик из Гарварда. А теперь, если позволишь, я попытаюсь читать дальше.
На этом всё и кончилось. Я вернулся в спальню в состоянии такого сексуального возбуждения, что едва смог уснуть, а утром, когда все остальные еще спали, отец Лучесси отвез нас на вокзал на своем чудовищном «Линкольне». Когда мы выходили, неуклюже обмениваясь любезностями, он поблагодарил меня за визит в таком тоне, что я почувствовал, что он тоже слегка озадачен моей дружбой с его сыном. Картина начала проясняться. Лучесси был для них браком в помете, предметом семейной жалости и стыда. Мне стало очень жаль его, хотя я и понимал, что его ситуация сильно похожа на мою. Мы были парой изгнанников, оба.
Мы сели в поезд. Я не выспался и не ощущал в себе сил болтать. Некоторое время мы ехали молча. Первым заговорил Лучесси.
– Прости за всё это, – сказал он, водя указательным пальцем по стеклу. – Уверен, ты надеялся на что-то более веселое.
Я тогда не рассказал ему о том, что случилось, и никогда не рассказывал. Еще можно сказать, что моя злость несколько стихла, и на смену ей пришло дружеское любопытство. Я узрел в окружающем мире нечто совершенно неожиданное. Та жизнь, которую вела его семья. Одно дело – знать, что такие богатые люди в природе есть, но совсем другое – спать с ними под одной крышей. Я чувствовал себя путешественником, наткнувшимся посреди джунглей на золотой город.
– Не беспокойся, – ответил я. – Я хорошо провел время.
Лучесси вздохнул, откинулся назад и закрыл глаза.
– Они, возможно, самые тупые люди в этом мире, – сказал он.
* * *Что меня завораживало, так это деньги. Не только потому, что на них можно купить многое, хотя некоторое выглядело весьма желанным (Пример Номер Один – сестра Лучесси). Некое глубинное влечение, скорее, из области окружающей атмосферы. Я никогда не общался с богатыми людьми, но не чувствовал, что много потерял. Я, например, и с марсианами не общался. Конечно, в Гарварде было достаточно детишек из богатых семей, тех, кто записывался на эксклюзивные учебные курсы, кто называл друг друга дурацкими прозвищами, типа «Приход», «Бумер» или «Утка». Однако в повседневной жизни их достаток не бросался в глаза. Мы жили в одинаковых грязных общежитиях, корпели над одними и теми же учебниками и тестами, ели одну и ту же чудовищную пищу в столовой общежития, будто товарищи по кибуцу. Или мне так казалось. Посещение дома Лучесси открыло мне глаза на скрытый от других мир, лежащий под поверхностью видимого равенства, будто целая система пещер у тебя под ногами. Если не считать Лучесси, я очень мало знал о своих друзьях и однокашниках на самом деле. Сейчас это звучит для меня невероятно, однако тогда я не задумывался, насколько фундаментальной может быть эта разница между людьми.
В последующие после Дня благодарения недели я стал внимательнее присматриваться к окружающим. Дальше по коридору жил парень, отцом которого был мэр Сан-Франциско. Девушка, которую я едва знал, что говорила с сильным испанским акцентом, по слухам, являлась дочерью диктатора из Южной Америки. Один из товарищей, с которым мы в лаборатории работали, как-то сказал мне, совершенно неожиданно, что у его семьи летний домик во Франции. Вся эта информация
