Я о нем беспокоился, но не слишком сильно. Я просто был слишком занят. Несмотря на мой новый круг друзей, более интересный, я всегда подразумевал, что мы оба и дальше будем жить в одной комнате. В конце учебного года все первокурсники проходили жеребьевку, чтобы определить, в каком из гарвардских общежитий они будут жить следующие три года. К этому относились как к ритуалу перехода в иное качество, смене социального статуса, вроде того, кто на ком женится. В этом ритуале было два аспекта. Первым было то, где именно хотел бы жить каждый из нас. Всего было двенадцать домов, каждый со своей репутацией. Консервативные, модные, деревенщина и так далее. Самыми желанными были те, что расположились вдоль реки Чарльз – совершенно роскошная недвижимость по цене обучения. Самыми нелюбимыми были те, что на старой площади Рэдклиффа, у Гарден-стрит. Оказаться «на площади» было равносильно изгнанию, быть навсегда привязанным к расписанию автобусов, которые, как назло, переставали ходить намного раньше, чем заканчивались вечеринки.
Вторым, конечно же, было то, кто с кем будет жить. Это приводило к тому, что несколько недель людям приходилось определяться, с кем они общаются и какие у них приоритеты в дружбе. Отказаться жить в комнате с тем первокурсником, с которым ты жил до этого, было обычным делом, но воспринималось это как развод. Я задумался над тем, как мне поговорить об этом с Лучесси, и понял, что у меня духу не хватит. Кто еще согласится жить вместе с ним? Кто еще станет терпеть его выверты, его меланхоличный характер, его нездоровые запахи? И в довершение ко всему, если подумать, меня никто и не спрашивал. Похоже, Лучесси считали моим.
Когда приблизился день жеребьевки, я завел с ним разговор насчет того, что он намерен делать. Я сказал ему, что мы можем переехать в Уинтроп Хаус или Лоуэлл. Может, в Куинси, в качестве запасного варианта. Это были дома у реки, но без той явной социальной специфики, как остальные. Наш разговор произошел уже днем. Это был теплый весенний день, бóльшую часть которого Лучесси, по всей видимости, проспал. Он сидел за столом в трусах и майке, возясь с калькулятором. Я говорил, а он продолжал хаотично тыкать в кнопки карандашом, развернув его ластиком к калькулятору. Рот его был окружен каймой из высохшей зубной пасты.
– Так что ты думаешь?
Лучесси пожал плечами.
– Я уже записался.
Я ничего не понял.
– О чем ты говоришь?
– Я попросил одноместный на площади.
Одноместные психушки, так их называли. Комнаты для тех, кто не может адаптироваться, тех, кто не может ужиться с другими.
– Там на самом деле вполне хорошо, – продолжил Лучесси. – Тише. Сам понимаешь. В любом случае дело решенное.
Я был ошеломлен.
– Лучесси, какого черта? Жеребьевка на следующей неделе. Я думал, мы и дальше будем жить вместе.
– Я, типа, предположил, что ты не захочешь. У тебя много друзей. Я подумал, ты будешь рад.
– Предполагается, что ты мой друг.
Я начал яростно мерить шагами комнату.
– Почему же так? Поверить не могу, что ты это сделал. Посмотри на эту комнату. Посмотри на себя. Кто еще у тебя есть? И ты так поступаешь со мной?
Ужасные слова, которых не вернуть назад. Лицо Лучесси сжалось, будто комок бумаги.
– Боже, извини. Я не хотел…
Он не дал мне закончить.
– Нет, ты прав. Я действительно жалок. Поверь мне, я не раз уже такое слышал.
– Не говори так о себе.
Меня охватило мучительное чувство вины. Я сел на его кровать и попытался заставить его посмотреть на меня.
– Мне не стоило этого говорить. Я просто был не в себе.
– Всё окей. Забудь.
Тянулись секунды, Лучесси смотрел на калькулятор, хмурясь.
– Я не говорил тебе, что меня усыновили? Я ей даже не родня. Говоря технически.
Эти слова были настолько не связаны с предыдущими, что я даже не сразу понял, что он говорит об Арианне.
– Все всегда думают наоборот, – продолжил он. – В смысле, боже, просто посмотри на нее. Но нет. Мои родители взяли меня из какого-то приюта. Они думали, что у них не будет детей. И только подумайте, спустя одиннадцать месяцев на свет появилась Мисс Совершенство.
Никогда мне не доводилось слышать настолько горькое признание. Что было сказать в ответ? И почему он сказал мне это теперь?
– Она реально меня ненавидит, сам знаешь. Ненавидит. Слышал бы ты, как она меня называет.
– Я уверен, что это неправда.
Лучесси беспомощно пожал плечами.
– Они все это делают. Они думают, что я не знаю, но я знаю. Окей, я король ботанов. Не то чтобы я этого не знал сам. Но Арианна. Ты ее видел – ты понимаешь, о чем я говорю. Иисусе, меня это просто убивает.
– Твоя сестра полнейшая сука. Вероятно, она ко всем так относится. Просто забудь о ней.
– Ага, ладно. Дело не в этом, если честно.
Он оторвал взгляд от калькулятора и пристально посмотрел мне в глаза.
– Ты и правда хорошо ко мне относился, Тим, и я это ценю. Я серьезно. Пообещай мне, что мы останемся друзьями, окей?
Я понял, что сделал Лучесси. То, что я считал завистью или жалостью к себе, было в своем роде извращенной благодарностью. Точно так же, как это сделал мой отец, Лучесси рубил связь со мной, поскольку думал, что так мне будет лучше. И, что самое худшее, я понимал, что он прав.
– Конечно, – сказал я. – Обязательно останемся.
Он протянул руку:
– Скрепим рукопожатием? Чтобы я убедился, что ты не совсем свихнулся.
Мы пожали друг другу руки, понимая оба, что это