– Иисусе, только погляди на себя.
Я с трудом сфокусировал взгляд на фигуре в дверях. Девушка в летнем платье из светло-голубого льна. О платье я говорю в первую очередь, поскольку это описать проще всего. Я не собираюсь сказать, что она была прекрасна, хотя она таковой была; скорее я хочу подчеркнуть, что было в ней нечто особенное, следовательно, необъяснимое (в отличие от сестры Лучесси, чьему холодному совершенству была грош цена, и оно не оставило во мне ни следа). Могу упомянуть отдельные детали ее образа – фигура худощавая, с небольшой грудью, почти мальчишеская, маленькие ступни, обутые в сандалии и потемневшие от уличной пыли, овал лица сердечком и влажные голубые глаза; ее волосы, бледно-светлые, безо всяких заколок и шпилек, остриженные по плечи, блестящие, загорелые плечи. Однако, как говорится, целое тут больше, чем простая сумма.
– Лиз!
Лир с трудом поднялся на ноги, стараясь не пролить выпивку. Раскинул руки, неуклюже пытаясь обнять ее, но она оттолкнула его с преувеличенным неудовольствием на лице. Она носила маленькие очки в черепаховой оправе, совершенно круглые. На лице любой другой женщины они бы выглядели мужскими, но это был совершенно не тот случай.
– Ты пьян.
– Ни в малейшей степени. Скорее, в немалейшей. И не настолько, как мой новый товарищ по комнате.
Он приложил свободную руку к краю рта и заговорил нарочитым шепотом.
– Не говори ему, но минуту назад он выглядел так, будто уже поплыл.
Он поднял бокал.
– Выпьешь?
– У меня через полчаса встреча с куратором.
– Сочту это за согласие. Тим, познакомься, это Лиз Мэйкомб, моя подруга. Лиз, это Тим. Фамилию его не могу вспомнить, но потом вспомню обязательно. Поздоровайтесь, а я пока девушке коктейль сделаю.
Было бы вежливо встать, но почему-то мне это показалось слишком формальным, и я передумал. Кроме того, я не был уверен, что у меня это получится.
– Привет, – сказал я.
Она села на кровать, поджав под себя худощавые ноги и опустив поверх колен подол платья.
– Как поживаешь, Тим? Значит, ты по конкурсу прошел.
Лир неуверенно наливал джин.
– Тим из Огайо. Это всё, что я запомнил.
– Огайо!
Она произнесла это слово с таким же наслаждением, с каким можно было бы сказать «Паго-Паго» или «Рангун».
– Всегда хотела там побывать. На что он похож?
– Ты шутишь.
Она рассмеялась.
– Ну да, слегка. Но это твой дом. Патриа, родина. Твое место рождения. Расскажи что-нибудь.
Ее прямота была совершенно обезоруживающей. Я попытался придумать, что бы такого сказать стоящего. Что можно рассказать о родном доме, который ты оставил?
– Наверное, равнины, так можно сказать. – Я внутренне содрогнулся от идиотизма своей фразы. – Люди хорошие.
Лир подал ей бокал, и она взяла его, даже на него не глянув.
– Хорошие люди – хорошо. Мне нравятся хорошие люди. А что еще?
Она не сводила глаз с моего лица. Ее пристальный взгляд заставлял меня нервничать, хотя это и не было неприятно – совершенно наоборот. Я разглядел еле заметный пушок у нее над верхней губой, влажной от пота.
– На самом деле особо и говорить нечего.
– А твоя родня? Чем они занимаются?
– Отец – офтальмолог.
– Уважаемая профессия. Я без этих штук дальше собственного носа ничего не увижу.
– Лиз из Коннектикута, – вступил в разговор Лир.
Лиз сделала второй глоток, побольше, немного вздрогнув, но не без удовольствия.
Джонас, если не возражаешь, я сама буду говорить, – сказала она.
– Из какой его части? – спросил я так, будто хоть что-то знал о Коннектикуте.
– Из маленького городка под названием Гринвич, да-рагой. Я должна бы его ненавидеть, поскольку, вероятно, нет места более ненавистного, но у меня, похоже, не получается. Мои родители – ангелы, и я их обожаю.
– Джонас, – добавила она, глядя в бокал, – это реально здорово.
Лир вытащил из-за стола стул и опустился на него, опершись руками на спинку. Я мысленно подметил для себя, что отныне я буду садиться на стул только так.
– Уверен, ты можешь побольше рассказать об этом, – сказал он, ухмыляясь.
– Снова-здорово. Я не цирковая обезьянка, сам знаешь.
– Ладно тебе, ягодка моя. Мы просто напились в хлам.
– Ягодка. Слышал бы ты себя. – Она надула щеки и тяжело вздохнула. – Чудесно, на этот раз сойдет. Но чтобы без недомолвок, только потому, что мы не одни.
Я понятия не имел, какие выводы можно сделать из этого разговора. Лиз снова отпила коктейль. В комнате повисла нервная тишина, долгая, секунд на двадцать. Лиз закрыла глаза, будто медиум на спиритическом сеансе, пытающийся вызвать душу умершего.
– У него вкус…
Она нахмурилась.
– Нет, не так.
– Ради бога, не мучь меня, – простонал Лир.
– Тихо.
Миновало еще одно мгновение, и она просветлела лицом.
– Как… как у воздуха в морозный день.
Я был потрясен. Она была совершенно права. Более чем права. Ее слова не являлись простым описанием опыта, они еще более углубляли его, наполняя реальностью. Я впервые в жизни столкнулся с тем, как сила слова придает жизни остроту. Да еще эта фраза исходила из столь сексуальных губ.
Лир восхищенно присвистнул сквозь зубы:
– Хорошо.
Я во все глаза смотрел на нее.
– Как у тебя это получается?
– Всего лишь талант, который у меня есть. Талант плюс двадцать пять центов, и печенька твоя.
– Ты, типа, писатель?
Она рассмеялась:
– Боже, нет. Ты когда-нибудь встречал этих людей? Полнейшие пьяницы, все до одного.
– Лиз учится на одном из курсов по английскому, о которых мы говорили, – сказал Лир. – Обуза для общества, совершенно никакой работы.
– Избавь меня от твоего дремучего невежества, – ответила она и обратилась ко мне: – Вот чего он тебе не говорит, что сам-то он вовсе не тот самовлюбленный бонвиван, каким пытается казаться.
– Да, я такой!
– Тогда почему ты ему не расскажешь, где ты был последние двенадцать месяцев?
Я был окончательно перегружен информацией и под действием трех бокалов крепкого коктейля не додумался задать самый очевидный вопрос. Почему, ради всего святого, Джонас Лир захотел жить в одной комнате с летуном?
– Окей, тогда я это сделаю, – сказала Лиз. – Он был в Уганде.
Я поглядел на Лира:
– И что ты делал в Уганде?
– Ой, немного того, немного сего. Как оказалось, у них там идет самая настоящая гражданская война. В рекламном проспекте об этом не было.
– Он работал в лагере беженцев по линии ООН, – объяснила Лиз.
– Ага, копал выгребные ямы и грузил мешки с рисом. Это не делает меня святым.
– По сравнению со всеми нами делает. Твой новый товарищ по комнате, Тим, не сказал тебе, что у него серьезные планы, как спасти мир. Я говорю об изрядном комплексе спасителя. У него эго размером с дом.
– На самом деле я подумываю, чтобы всё это бросить, – сказал Лир. – Это не стоит того, чтобы дизентерию подхватить. В жизни никогда так не паносил.
– Поносил, не «паносил», нет такого слова, – поправила его Лиз.
Я едва поспевал за этими
