Прошло совсем немного времени с того момента, как Джулианна выбросила белое полотенце, окончив наш суррогатный брак, когда мне позвонил человек по имени Пол Кирнан. Я раз-два с ним встречался, он работал по клеточной биологии в Гарварде, был младшим коллегой Джонаса, человеком с превосходной репутацией. Насколько я понял, наш разговор ставил его в неудобное положение. Он знал о нашей давней дружбе, но суть его слов состояла в том, что он опасался, что его преподавательская работа окажется под угрозой из-за того, что он близко связан с Джонасом. Не могу ли я написать рекомендательное письмо? Моим первым желанием было сказать ему, что пора наконец повзрослеть, что ему вообще повезло, что он знаком с таким человеком, как Джонас, и черт с ними, со слухами. Но, учитывая обычное для учебных комиссий бесчестное поведение, я понимал, что в его словах есть смысл.
– На самом деле по большей части это связано с его женой, – сказал Пол. – Ему можно лишь посочувствовать.
Я едва не бросил трубку.
– О чем вы вообще говорите?
– Простите, я думал, вы знаете, как старые друзья, всё такое. Она тяжело больна, и это плохо. Наверное, мне не стоило этого говорить.
– Я отвечу вам в письме, – сказал я и положил трубку.
Я был в полной прострации. Нашел номер Лиз среди номеров Бостонского колледжа и начал названивать. А потом положил трубку. И что я скажу после стольких лет? Какое право я имею вмешиваться в ее жизнь сейчас, настолько поздно? Лиз умирала. Я не переставал любить ее ни на секунду, но она – жена другого мужчины. Просто чудесно, что они так долго продержались вместе. Если я чему и научился от своих родителей, так это тому, что в смерти супруги становятся едины. Может, это моя давняя трусость тому виной, но я не стал звонить.
Я ожидал новостей. Каждый день проглядывал похоронную страничку «Таймс» с мрачной решимостью человека у постели умирающего. Мало общался с коллегами, избегал друзей. Отдал квартиру Джулианне и снял квартиру с одной спальней в Уэст-Вилидж, чтобы исчезнуть ото всех. Что я стану делать, когда не станет моей Лиз? Я вдруг понял, что где-то в потаенных уголках моего мозга затаилась мысль о том, что когда-нибудь каким-то образом мы будем вместе. Может, они разведутся. Может, Джонас умрет. А теперь у меня не осталось надежды.
Как-то вечером, перед Рождеством, зазвонил телефон. Время было к полуночи, я только что улегся в кровать.
– Тим?
– Да, это Тим Фэннинг.
Позднее время звонка раздражало меня, а голос я не узнал.
– Это Лиз.
Мое сердце ударилось о ребра. Я не мог найти нужных слов.
– Алло?
– Я слушаю, – с трудом ответил я. – Так здорово услышать твой голос. Ты где?
– Я в Гринвиче, у мамы.
Я подметил, что она не сказала «у родителей». Значит, Оскара не стало.
– Мне надо с тобой увидеться, – сказала она.
– Конечно. Конечно, мы можем увидеться.
Я лихорадочно рылся в ящике стола, ища карандаш.
– Я брошу вся и всё. Только скажи, когда и куда.
Она должна была приехать в город поездом на следующий день. Сначала что-то сделать, потом мы должны были встретиться на Центральном вокзале в пять, а потом ей снова в Гринвич возвращаться.
Я вышел из офиса с хорошим запасом, решив, что приду первым. Весь день шел дождь, рано стемнело, и дождь перешел в снег. В подземке было не протолкнуться, поезда ходили медленно, будто в замедленной съемке. Я приехал на станцию за считаные минуты до назначенного времени и стал под часами. Мимо меня струился бесконечный поток людей – жители пригородов в дождевиках и с зонтиками под мышкой, женщины в беговых кроссовках поверх чулок, и у всех – налипший на волосы снег. У многих в руках были яркие, в контраст ко времени года, магазинные пакеты: «Мэйсиз», «Нордстром», «Бергдорф Гудмэн». Сама мысль обо всех этих людях, радостных и исполненных надежд, раздражала меня сверх всякой меры. Как они могут думать о Рождестве в такое-то время? Неужели они не понимают, что случится на этом месте очень скоро?
А затем появилась она. Ее вид окончательно меня разбил. Ощущение было такое, будто я очнулся от очень долгого сна. На ней было темное короткое пальто, ее волосы были прикрыты шелковым платком. Она протискивалась ко мне сквозь толпу, и, как это ни абсурдно, я вдруг подумал, что у нее не хватит на это сил. Что толпа поглотит ее, будто в кошмарном сне. Встретившись со мной взглядом, она улыбнулась и махнула мне рукой из-за спины мужчины, перегородившего ей дорогу. Я начал проталкиваться к ней.
– Ну, вот он ты, – сказала она.
За этим последовало объятие, самое теплое, самое искреннее во всей моей жизни. Одно то, что я ощутил ее запах, наполнило меня чистейшей радостью. Но я ощутил не только счастье. Она прижалась ко мне каждой косточкой, каждым уголком своего исхудавшего тела, было ощущение, что я обнимаю птицу.
– Отлично выглядишь, – сказала она, отодвигаясь от меня.
– И ты тоже.
Она тихо усмехнулась:
– Лжец ты этакий, но спасибо за комплимент.
Она сняла платок, обнажив короткие светлые волосы, такие, какие отрастают после химиотерапии.
– Как тебе моя новая праздничная «прическа»? Полагаю, ты всё знаешь.
Я кивнул:
– Мне звонил коллега Джонаса из колледжа. Он мне сказал.
– Должно быть, Пол Кирнан, этот мелкий хорек. Вы, ученые, такие сплетники.
– Есть хочешь?
– Нисколечки. А вот выпить не откажусь.
Мы поднялись по лестнице к бару на западной галерее. Кажется, даже это небольшое усилие лишило ее сил. Мы сели с краю, глядя на главный зал. Я заказал скотч, Лиз – мартини и стакан воды.
– Помнишь, как в прошлый раз меня здесь встречала? – спросил я.
– У тебя тогда друг был, так? Что-то ужасное случилось.
– Точно. Лучесси.
Я уже много лет не произносил это имя.
– Для меня это было очень важно, сама понимаешь. Ты тогда очень мне помогла, правда.
– Включено в список услуг. Но, если я правильно помню, всё было совсем наоборот, наполовину, не меньше. Если не больше.
Она поглядела на меня.
– Ты действительно хорошо выглядишь, Тим. Успех тебе к лицу, и я всегда знала,
