Затем раздались выстрелы — пулеметы и пушки. Это могло быть спасение. Умирающие лежали среди трупов. У меня по–прежнему были пистолеты, но не было пороха. Мы услышали, что артиллерия приближается к поселку. Лошади. Мы услышали их ржание. Церковь начала сотрясаться. Раздался благословенный шум — шум двигателей. За дверью звучали крики. Потом прогремел выстрел. Я закричал от радости: в дверном проеме замер офицер Белой гвардии с дымящимся револьвером в руке. Он поднес к лицу носовой платок. На офицере была светло–серая пехотная куртка с красно–золотыми погонами. На фуражке виднелся старый значок царской армии. Синие галифе заправлены в черные сапоги. На куртке сверкали орденские ленты. У пояса висела шашка. Его борода была аккуратно подстрижена, и хотя лицо покрывал слой грязи, а форма пропиталась пороховым дымом, офицер олицетворял все то, чего я не ожидал увидеть снова. Он позвал солдат в касках и форме цвета хаки. Они ворвались в церковь с винтовками наперевес, но начали кашлять. Некоторые раненые умерли уже несколько дней назад. Я выполз вперед, поднялся на ноги и улыбнулся. Но меня вновь обманули.
Белый офицер сказал: «Возьмите тех, которые могут ходить. Остальных расстреляйте на месте. Это будет милосердно». Сержант–пехотинец приказал людям идти. Меня вывели наружу. Я увидел маленький пехотный отряд. Здесь были всадники с длинными кнутами и широкими красными нашивками донской казачьей кавалерии. И наездники и лошади выглядели усталыми. Здесь стояло два танка, покрашенные в цвет хаки: массивные машины с орудийными башенками и боковыми пулеметами системы Льюиса. Также поблизости находились три больших пушки и с десяток пулеметов. Рядом стоял большой открытый автомобиль. Я попытался заговорить с офицером, но он направился к танкам, люки которых как раз открывали. За танками, как будто поклоняясь новым богам, на коленях выстроились в ряд крестьяне, держа шапки перед собой. Меня толкнули. Я воскликнул: «Я верный подданный царя!»
«Вот сам ему и скажешь, — произнес один из солдат, сдвигая каску, съехавшую на лоб. — Скоро будешь там же, где он».
Я был слишком слаб. Я снова попытался привлечь внимание офицера. Они собирались ограбить меня. Было очень важно сохранить то, что у меня осталось. Моя жизнь казалась чем–то менее важным. «Капитан! Капитан!»
Четверых раненых швырнули к стене — они начали падать еще раньше, чем пули коснулись их тел. Это было пустой тратой боеприпасов. Все раненые умерли бы через несколько часов.
Высокий стройный офицер, в рубашке и шортах цвета хаки, с большим носом и массивной челюстью, в фуражке, надетой задом наперед, и в очках, сдвинутых на лоб, быстро направился к нам. Он закричал по–английски. Солдаты отвели меня к стене с тремя другими пленными. «Остановитесь! Вы кровожадные ублюдки. Разве не видите, что он — джентльмен!» Они заколебались, посмотрели на белогвардейского капитана, который как раз отвернулся. Солнце било мне в глаза. Капитан пожал плечами и сказал по–русски: «Мы узнаем, кто он такой». Он заговорил по–французски с низеньким широколицым лейтенантом, который дурно перевел его слова на английский язык: «Говорят, нужно допросить».
Командир танка оказался австралийцем, как и все прочие танкисты. На лице его застыло выражение отвращения. Он пожаловался, что хотел вернуться в Одессу и оттуда отправиться на корабле прямиком в Мельбурн. Он все время потирал нос, как будто у него зудела кожа. Я заговорил с ним по–английски, когда он, вздохнув, наклонился и начал осматривать днище своей машины:
— Я очень вам признателен, сэр!
Его реакция меня поразила. Он как–то сразу переменился. Офицер усмехнулся и осмотрел своих людей. Они вскарабкались на машины и сидели на нагретом солнцем металле, потягивая что–то из фляжек.
— Хоть кто–то говорит на настоящем чертовом английском.
Выстрелы доносились из церкви и из–за угла, куда уводили раненых.
— Господи Иисусе! — сказал командир танка. — Что еще можете сообщить?
— Я говорю по–английски, — заявил я. — Катись, О’Рейлли, подальше! — Так я показал, что могу говорить и на нормальном наречии, а не только на книжном языке, как это называла госпожа Корнелиус. — Я учился в Киеве. Я доктор наук из местного университета и квалифицированный инженер. У меня звание майора.
— В чьей армии?
— В армии, верной законному правительству, уверяю вас, — я начал было объяснять, но упал в обморок.
Я очнулся в сумерках. Австралийский солдат держал у меня под носом кружку с горячим бульоном. Еда меня не интересовала. Я чувствовал себя как–то странно.
— Тебе нужно поесть, приятель. — Он напоминал русскую бабушку. Ради него я выпил бульон. Часть жидкости даже попала мне в желудок. — Какие же ублюдки эти крестьяне, — сказал солдат. Ему было столько же лет, сколько и мне. — Я ненавижу их сильнее, чем красных, а ты?
— Они пострадали, — ответил я.
— Разумеется. — Он кивнул. — Наши русские творят ужасные вещи. Все они — чертовы дикари. Неважно, какую чертову форму они носят. — Солдат вздохнул. Он не мог ничего понять. Он не хотел оставаться в России. Как и его командир, он стремился вернуться в буш, в свои дикие родные края. — Мы хотим помочь тебе. Нам нужен переводчик и инженер. Мы уже потеряли двоих наших парней из–за сыпного тифа. Ты что–нибудь знаешь о танках?
— Немного.
— А как насчет карбюраторов?
— Думаю, что разберусь.
— Превосходно. Теперь тебе надо бы немного вздремнуть. Утром позавтракаешь и сможешь взглянуть на Бесси. — Как я понял, австралийцы почти все танки называли «Бесси». Я не раз спрашивал, почему. Ответа никто не знал. Солдат говорил доброжелательно и уверенно, как человек, произносящий заклинание, действенность которого несомненна.
