— Вы говорите по–английски. Это уже кое–что. — Пережаров вздохнул. — И вы шпионили за красными? — Он с отвращением взглянул на мою одежду. — Запасной формы у нас нет.
— Я был в плену. И спас меня капитан Уоллис.
— Где вы были до этого?
— В Гуляйполе. До того в Александрии. Еще раньше — в Киеве.
— Знаете, чем сейчас занят Антонов?
— Разные фракции ссорятся, они не могут прийти к единому решению. Их перемещения, увы, для меня теперь — загадка.
— Что ж, их боевой дух не лучше нашего. Я очень рад. — Он отвернулся от меня.
Я приветствовал подпоручика и щелкнул каблуками, не сумев в точности повторить это движение истинного русского солдата.
— Полагаю, что мы знакомы. Вы не Алексей Леонович Петров, кузен моего старого друга, князя Николая Федоровича Петрова? Мы встречались у Михишевских несколько лет назад. В Питере. Меня тогда звали Дмитрий Митрофанович Хрущев.
— Ах да. — Он моргнул и снял монокль. Теперь он обращался с этим предметом гораздо увереннее. — Мы говорили о Распутине. — Он как–то неприятно рассмеялся.
— Мы с Колей были очень близки. Я занимался наукой.
Он посмотрел на меня с прежним высокомерием. Мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным со времени жизни в Петербурге. Я вспомнил, как раздражало меня его поведение. Но теперь мы были, в конце концов, равны. Я даже превосходил его чином.
— Не знаете, как поживает Коля? Где он? Мне известно, что он занялся политикой.
— Коля? — Смех был вызывающим, как будто он потешался над победителем. Мой собеседник был озадачен. Он произнес: — Кто знает, где он? Чека?
— Он в тюрьме?
Петров снова засмеялся:
— Вряд ли. Они не держат слишком много заключенных, не так ли? Особенно князей, близких к Керенскому.
Я очень огорчился. В словах Петрова слышалось обвинение. Я задумался, не считает ли он меня политическим союзником Коли.
— Вы говорите по–английски, как я слышал?
— Да. — Я оплакивал Колю, моего лучшего друга. — Я служу в разведке. Я работал переводчиком у австралийцев.
— Мне потребуется переводчик. Мы тратим слишком много времени, чтобы перевести сообщение. Из–за этого мы потеряем Одессу. Почему бы вам не отправиться со мной в качестве летчика–наблюдателя?
Форма инженера ввела меня в заблуждение. Я вспомнил давний разговор в петербургской гостиной. Он был, конечно, летчиком. Один из самолетов на озере принадлежал ему. Это могло стать моим первым путешествием в летающей машине, построенной не мной. Мне было любопытно исследовать различия.
— На «Эртце»? — спросил я.
— Это единственный двухместный самолет. Вам раньше приходилось работать наблюдателем?
— Нет, скорее нет.
— Это забавно. — Он снова рассмеялся, по–прежнему язвительно, как будто я сумел обойти его в какой–то игре. — Что скажете, Хрущев?
— Если ваше начальство согласно…
— У меня нет начальства. Я летчик. Как и танкисты, мы — сами по себе. Мы слишком ценны, чтобы заставлять нас терпеть всю эту болтовню. Я скоро вылетаю, у меня есть дело в Одессе. Вы знаете церковь Победителя?
— Странное название для церкви. — Я решил сыграть в его игру, какова бы она ни была. Но мысли о Коле не оставляли меня.
— Не правда ли? В самолете есть карта. Вы можете обозначить на ней позиции. — Он как будто преисполнился отчаяния. Все его идеалы исчезли. Он хотел за что–то отомстить, но не мог отыскать виновных. Мне следовало бы опасаться его, но я пытался перестать думать о Коле — и еще изо всех сил стремился полетать на самолете.
Петров отдал честь майору Пережарову.
— Господин майор, этот офицер будет мне очень полезен в качестве наблюдателя. Он может также передавать сообщения непосредственно английским офицерам. Я хотел бы взять его с собой в полет.
Пережаров пожал плечами:
— Как пожелаете.
Простившись с капитаном Уоллисом, я покинул особняк и направился с неожиданно примолкшим Петровым к берегу озера. Маленький деревянный причал восстановили и протянули туда, где были пришвартованы гидросамолеты.
— Вам знакомо устройство «Эртца»? — спросил Петров.
— Я знаю, что немцы отказались использовать их в военных целях.
— Не совсем. Вот так мы его и получили. С этой машиной дьявольски трудно управляться, но в ней есть особая прелесть. Малышка «Ганза» — просто сокровище. Вы даже не почувствуете, как она взлетает и приземляется. Как стрекоза. Но «Ганза» — одноместная.
— Вы управляете обоими самолетами?
— Я единственный оставшийся авиатор. У вас имелся какой–то опыт воздушных полетов? Кажется, Коля упоминал об этом.
— Мой самолет был экспериментальным.
— Да. — Он задумался. — Конечно; в Киеве.
— Я Коле очень обязан.
— Вы — из его ближайших друзей? Он был по–настоящему богемным человеком, но осознавал свое предназначение.
— В политике? — Я пожал плечами. Мне никак не удавалось ухватить нить разговора.
Мы дошли до конца причала.
— Жарко, как в пекле, а? — Петров снял фуражку. — Там прохладнее. — Он, казалось, тосковал по небу. Солнечный луч отразился от его монокля. Стекло сверкнуло подобно глазу дракона. — Вам, однако, удалось выжить. Вы отчасти мошенник, не так ли? И так попали в разведку.
Я сделал вид, что не заметил оскорбления:
— Это было единственное, что я мог сделать.
— Шпионить.
— И заниматься саботажем. Мне следовало наилучшим образом использовать свои инженерные способности. В борьбе с врагом.
— Вы всегда были против красных?
Я удивился, почему он так тщательно меня допрашивает:
— Я решительно сопротивлялся им.
— Вы с Колей расходились во мнениях?
— Только в этом вопросе.
