– Извините, мне надо записать ваши данные в журнал посещений.
– Шестой следователь, абсолютный номер тридцать семь.
Записав данные, женщина снова взяла в зубы журнал и куда-то уползла. Она здесь была кем-то вроде писаря, бухгалтера и делопроизводителя, компенсируя абсолютную безграмотность надсмотрщиков.
Вера сообщила старшему надсмотрщику, кого именно ей необходимо предоставить для допроса, и потребовала выделить отдельное помещение. Надсмотрщик озадаченно отвесил свою непомерно выдвинутую челюсть и беспомощно осмотрел коридор, в котором они стояли. Поняв, что следователя это помещение не устраивает, заметно волнуясь, он стал думать, где именно ему усадить следователя на их тесной и грязной каторге, расположенной в подвале старой многоэтажки. Потом, клацнув челюстью, радостно сообщил о найденном решении:
– Ыдытэ моа комната.
Вера последовала за решительно ступившим вперед надсмотрщиком. Для древних этот подвал был местом хранения велосипедов, закаток и почти ненужных старых вещей. Теперь же маленькие подвальчики стали отдельными камерами каторжан. Лишь в добротных дверях, усиленных их прежними владельцами против подвальных воров и запираемых теперь снаружи на крепкие засовы, были проделаны зарешеченные оконца для вентиляции и постоянного наблюдения за узниками. Да полки, на которых раньше расставлялись пустые и наполненные домашними консервами банки, были давно переделаны для нар. По освещенным промасленными лучинами коридорам прохаживались охранники, заглядывая через оконца в мрачные, освещенные только светом из коридоров, камеры, в каждой из которых теснилось по десятку узников – мужчин и женщин. По коридорам также ходили и ползали выпущенные из камер каторжане, вынося параши, раздавая скудный паек и делая разную мелкую работу по заданию надсмотрщиков. В руках у надсмотрщиков были дубины или длинные палки, которыми они прямо через решетки «наводили порядок» в камерах.
Вот и теперь двое надсмотрщиков с безобразными лицами ухохатывались около одной из камер, пытаясь ударить содержавшихся там узников просунутой через прутья решетчатого окна палкой. Судя по крикам, в камере дрались два узника-мужчины, не поделив между собой сокамерницу. Даже здесь, в двух шагах от смерти, в условиях невыносимой скученности, люди пытались завести подобие семейных отношений. А для надсмотрщиков было особым удовольствием устраивать реалити-шоу, перебрасывая заключенных из камеры в камеру, сводя и разбивая пары, забрасывая одну женщину к десятку мужчин или наоборот…
Карцер был устроен в торце коридора – несколько вмонтированных в потолок блоков с цепями. На одном из таких блоков болтался узник, подвешенный за руки к самому потолку, а чтобы он не касался ногами пола, здесь специально была вырыта яма.
Несколько особо мрачных камер рядом с карцером выделены для неработающих узников. В такие камеры запихивали инвалидов, ставших такими за время каторги или же отправленных сюда по закону Республики «Об эвтаназии и неработающих инвалидах». Эти камеры открывались только для заноса новых инвалидов или выноса параши и трупов. В камеру два раза в день кидали пищевые отбросы, причем никто не заботился, как инвалиды поделят их между собой, и обезумевшие от голода и невыносимых условий калеки постоянно дрались за эти жалкие крохи. Неудивительно, что ползающая на карачках женщина готова была идти на любые унижения, лишь бы доказать свою работоспособность и не попасть в ту камеру. Потому что единственным выходом из камеры неработающих узников была смерть в мучениях либо прошение об эвтаназии. И последнее очень поощрялось системой: стоило только написать письменное заявление или заактировать устное обращение об эвтаназии – неработающий узник получал последний двойной паек, стакан браги и выбирал для себя один из предложенных способов умерщвления. Причем отказаться от поданного заявления он уже не мог – его прошение приводилось в исполнение в безусловном порядке.
Вере и раньше приходилось посещать каторги и допрашивать узников. Тогда к происходящему здесь она относилась нейтрально. С формальной точки зрения, здесь не нарушался Уголовный закон Республики, вернее, те несколько кратких параграфов, которые регламентировали отбытие наказания. Поскольку у каторжан было только одно право – право на жизнь, убийство узника надсмотрщиком тоже считалось преступлением. Во всем остальном они были бесправны. А обсуждать Закон претило следователям – безукоризненным смотрителям Закона. Теперь же, когда она знала, что в одной из камер среди сонма безликих узников находится один реальный человек, который когда-то много для нее значил, вид каторги производил на нее удручающее впечатление.
– Захадытэ, слэдоватэл, суда вот захадытэ.
Старший надсмотрщик открыл свою комнату, которая по размерам равнялась камере узников. Мебелью здесь служили задние и передние сиденья автомобилей, поставленные на дощатые опоры. Полки под самым потолком были уставлены емкостями, источавшими зловонный запах брожения. В несколько стеклянных банок, стоявших прямо на полу, был разлит готовый продукт брожения – желтоватая брага. Зато все стены этого жилища были обклеены посеревшими и скукожившимися от влажности вырезками из древних порнографических журналов. На одном из сидений расположилась женщина неопределенного возраста – узница, согласившаяся быть временной женой надсмотрщика. Ее трудно осуждать, учитывая те условия, в которые она все равно рано или поздно попадет, когда чем-нибудь провинится перед своим господином или же просто ему надоест. И ее трудно осудить за то, что она сейчас попивала брагу из банки, – достаточно было взглянуть на внешность и повадки ее сожителя, явно держащего ее здесь не для интеллектуальных разговоров. Посмотрев в стеклянные глаза пьяной женщины, выходившей из комнаты по требованию старшего надсмотрщика, Вера испытала к ней жалость. И это было совершенно необычным и неправильным чувством для следователя, который должен руководствоваться только двумя категориями: «законно» или «незаконно». Но пока Вере было некогда об этом думать, тем более что сам приход ее сюда был явлением незаконным, пусть она и пыталась представить его для себя как «проверку информации» о возможных незаконных действиях другого следователя.
– Вот он, слэдоватэл!
Надсмотрщик с силой втолкнул Вячеслава, отчего тот с трудом удержался на ногах и чуть не ударился о стеллаж с самогонными емкостями. Надсмотрщик считал, что тем самым он зарабатывает баллы во мнении следователя, не догадываясь, что это вызовет прямо противоположную реакцию – Вере лишь усилием воли удалось подавить желание двинуть в его выдающуюся челюсть.
Пока надсмотрщик выходил, угодливо пятясь задом и закрывая за собой дверь, Вера молча рассматривала Вячеслава. И вопреки здравому
