— Приказываю замолчать, — медленно произнес полковник. — Ты коснулся того, чего касаться нельзя. Совсем нельзя. Вывоз экспрессионизма в Америку — одна из самых блестящих операций наших спецотделов, в общем — разновидность психотронного оружия. Все, что касается этого дела, идет под грифом «Совершенно секретно, особой важности, кодирование по классу А». И если ты где-либо об этом заикнешься, то тебе, да и мне тоже — как там говорят у вас на зоне? — век свободы не видать. Сейчас же дашь подписку о неразглашении государственной тайны. Это касается и тебя, — буркнул он в мою сторону.
— Так точно, товарищ полковник, — каким-то странным голосом промямлил Виконт, и мы увидели, что веки его слипаются. Видно, он изрядно потрудился над своей концепцией.
— Слушай приказ! Подписку дашь завтра. А сейчас приказываю идти спать. Исполнять немедленно!
— Слушаюсь, — из последних сил рявкнул Виконт, встал и, пошатываясь, пошел к двери.
Мой язык опять начал своевольничать:
— Кодирование по классу А придумали сейчас или заранее?
Но он только усмехнулся:
— А ты чего хочешь? Чтобы его снова засадили в психушку, и теперь уже надолго? — Он пыхнул сигаретой. — Однако как беллетристика, это интересно… для читателей будущего. Напиши обо всем этом хорошим языком, и я заплачу тебе хороший литературный гонорар.
Он разлил в наши рюмки все, что оставалось в бутылке. Кофе совсем остыл, и коньяк мы допивали просто так.
ЯЗЫК ВЕЛИКОГО ВАКУУМА
Тим провел зиму в ожидании лета. Хотя эти слова и банальны, они — чистая правда. Невозможность посещать «гору» он ощущал почти как недомогание, общение с «горой» прочно въелось в его психологический метаболизм, а быть может — и более глубокого уровня. Свои живописные занятия он продолжал с неизменным трудолюбием, по-прежнему не спеша, после каждого мазка делая паузы.
Наблюдая за ним, по возможности — незаметно, мать поняла, что эти паузы — никак не следствие тугодумия или природной медлительности. Их причиной было чувство ответственности за каждый мазок, и ей пришло в голову, что это и есть первейший признак профессионализма. Если так, то ее сын — настоящий художник.
Общий тип композиций Тима за зиму окончательно устоялся. Черный или почти черный фон с мощным излучением энергии, и на нем — несколько цветных полос, приблизительно вертикальных, параллельных или почти параллельных, и теперь уже ни в коем случае не пересекающихся. Мальчик выработал собственный своеобразный канон, в пределах которого и происходили все поиски и вариации. Зеленая вертикальная полоса, затем бледно-оранжевая, а за ней лиловая — Тим менял их ширину и соотношение расстояний между ними, а потом вдруг оставлял расстояния неизменными и начинал изменять цвет. Он что-то упорно искал, и все время что-то его не устраивало.
— Он похож на медвежатника, который подбирает код к сейфу, — усмехнулся однажды отец.
Мать натянуто улыбнулась — шутка показалась ей грубоватой. Чтобы сгладить неловкость, она продолжила разговор:
— Меня беспокоит другое. Эти цветные полосы на холстах, — она упорно продолжала называть стальные листы, на которых писал сын, холстами, — они мне что-то напоминают, но я не могу вспомнить, что. Это меня беспокоит, иногда прямо-таки мучает.
— А ты не напрягайся и не старайся, — рассеянно посоветовал муж, — тогда вспомнится само собой. Закон психологии.
В начале мая Тим смог, наконец, посетить «гору». Он предъявил ей свой последний «Черный квадрат» и, получив одобрение, с помощью Акелы закопал его в землю. Возобновление прекращенного зимой ритуала привело мальчика в состояние эйфории, он хохотал без причины, подпрыгивал в своем кресле и трепал по загривку Акелу. Тот же, видя, что хозяин чему-то радуется, тоже вовсю веселился, скакал и лаял.
Родители, наблюдавшие издали, хмурились каждый по своим соображениям. Отцу процедура закапывания в землю живописи, сделанной на железке, казалась очевидным психиатрическим симптомом, чуть не диагнозом. А мать просто жалела шедевры сына, которые в земле наверняка погибнут.
Радовало только одно: туловище ребенка казалось вполне подвижным, как у здорового человека. Отец даже подумывал, не предложить ли сыну попробовать встать. Но решил, будет лучше, если мальчик сделает это по собственному почину.
Когда стало известно, что танковая колонна приближается к городу, об этом сказали Тиму. В ответ он коротко кивнул:
— Я знаю. Они пришли.
Колонна подошла к городу утром первого по-настоящему теплого весеннего дня — девятого мая, что местное население и городские власти сочли весьма знаменательным. День Победы есть День Победы, для многих он — главный праздник. Для Магнитогорска танки — не просто боевые машины, когда-то защищавшие Родину. Броня и танки для магнитогорцев — их гордость, их бренд, их плоть и кровь.
Понимая, что предстоит торжественная встреча, полковник постарался обставить прибытие надлежащим образом. Вырядившись в парадный мундир, он вместе с Виконтом на своем штабном внедорожнике выехал из города заранее и пристроился к голове колонны. За ним следовали машины с морскими пехотинцами. Еву не без труда выдворили из танка, она никак не могла усвоить, что ветераны сочтут оскорблением, если в боевой машине вдруг обнаружится какая-то девица. Ей предложили место на заднем сиденье полковничьей машины, но она гордо отказалась и заявила, что пойдет пешком.
С торжественной встречей вышла маленькая неувязка, не имевшая, к счастью, неприятных последствий. Встречающая делегация поджидала колонну у въездной стелы в город, но танки в него входить не пожелали и направились по объездной дороге явно к останкам горы Магнитной, что полковник счел своей очередной удачей. Встречающим он объяснил, что обходной маневр предпринят, чтобы не портить гусеницами городской асфальт, и местные
