Менно считал, что «отлично» было существенным преувеличением. Они действительно научились доставать из мозга непроизнесённые фонемы, но всё ещё имели большие проблемы с тем, чтобы отличить их друг от друга. Отличить «та» от «да», похоже, было вообще невозможно, хотя Менно полагал, что они могли бы написать программу, которая делала бы правильный выбор на основе предшествующих и последующих фонем. Но прежде чем отличать фонемы друг от друга, их сначала следовало обнаружить, что превратилось в сущий кошмар в случае с этим добровольцем-второкурсником с курса экспериментальной психологии, который вёл Менно.
Доминик и Менно находились по другую сторону стеклянной стены от подопытного, рыхловатого паренька-украинца по имени Джим Марчук. Менно нажал кнопку интеркома.
– Джим, попробуй снова. Какую фразу ты только что думал? Произнеси её вслух.
– «Пройти по жизни в нынешнем мире – значит отдать всё, что есть»[28].
– Так, всё верно. Теперь снова – но про себя, хорошо? Снова и снова.
Менно знал, что гарнитура большая и неудобная и слишком громоздкая для применения в бою. Она состояла из модифицированного футбольного шлема с десятком прикреплённых к нему электронных устройств, каждое размером с колоду карт, и толстого пучка проводов, соединяющих их с аппаратурой, установленной на столе позади кресла, в котором сидел Джим. Но, если они сумеют заставить прототип работать, миниатюризация и подгонка будет уже задачей инженеров Минобороны.
Менно и Доминик пялились в дисплей осциллоскопа, показывающий реконструкцию сигналов, переданных гарнитурой. График выглядел как толстая полоса, занимающая почти всю высоту экрана; это было больше похоже на белый шум, чем на что-то осмысленное.
Дом постучал пальцем по висящим на стене над осциллоскопом распечаткам двух предыдущих подопытных. На них была единственная хорошо различимая линия с чёткими всплесками и провалами. Под графиком он записал красным маркером фонемы, соответствующие паттернам.
Менно покачал головой:
– Не могу даже сказать, когда он заканчивает одно повторение и начинает следующее.
Доминик потянулся к кнопке интеркома.
– Джим, спасибо. Теперь просто помолчи минуту, хорошо? Ничего не говори, ни вслух, ни про себя. Просто сиди спокойно, ладно?
Джим кивнул, и Доминик с Менно снова повернулись к осциллоскопу, который показывал такую же активность, как и раньше.
– Откуда, по-твоему, приходит этот шум? – спросил Доминик.
– Не знаю. Ты уверен, что оборудование не перегревается?
Доминик ткнул пальцем в экран телеметрии.
– С ним всё в порядке.
– Ладно, может быть, этот пацан просто уродец. Давай проверим ещё кого-нибудь.
* * *Менно был одет в тяжёлое зимнее пальто; на Доминике была ярко-синяя лыжная куртка, на которой всё ещё висел пропуск на подъёмник с горнолыжного курорта. Было три часа дня, стояла морозная погода, и солнце уже было на полпути к горизонту. Они шли вдоль Мемориальной Авеню Вязов, высаженной деревьями с обеих сторон дороги, которая вела из кампуса Форт-Герри к шоссе Пембина. Менно любил деревья и ненавидел войну. Будучи психологом, он понимал, что конкретно эта часть университета является физическим воплощением когнитивного диссонанса, который он ощущал, работая на Минобороны. Авеню Вязов в 1922 году была посвящена студентам и сотрудникам Сельскохозяйственного колледжа Манитобы, погибшим в Первой мировой войне; два с половиной года назад, в 1998-м, это посвящение было распространено также на павших во время Второй мировой и Корейской войн.
– Пентагону не понравится микрофон, которым сможет пользоваться только половина его солдат, – сказал Доминик; вместе со словами изо рта вырывались клубы пара. – По какой-то причине он не работает с некоторыми людьми; я теряюсь в догадках, почему они производят весь этот шум у себя в слуховой коре. Ну, то есть, если бы они жаловались на звон в ушах, это имело бы смысл. Или если бы слушали супергромкую рок-музыку или что-то вроде этого. Но эффект, похоже, совершенно случаен.
Менно задумался над этим, когда они шли мимо каменной плиты с табличками посвящения.
– Нет, – сказал он в конце концов. – Не совсем случаен. Ты прав в том, что у большинства из нашей группы подопытных нет этого фонового шума, однако если рассмотреть только подопытных из групп, где преподаю я (Джим, Татьяна и остальные), то у большинства из них шум есть, и…
– Что?
Менно продолжал идти, скрипя утоптанным снегом под ботинками.
– Фоновый шум… – сказал он, осторожно следуя за идеей, словно она была кроликом, который удерёт, если его спугнуть. – В слуховой коре… – Его сердце забилось быстрее. – Наблюдаемый преимущественно у изучающих психологию.
– Ну, я всегда говорил, что студенты-психологи несколько странные.
– Тут дело в другом, – ответил Менно. – Психология привлекает определённый тип студентов: тех, которые пытаются разобраться в себе. Это, знаешь ли, дешевле, чем ходить к психотерапевту.
Новое облако замёрзшего выдоха:
– И что?
– А то, что они, очевидно, всё время о чём-то размышляют, что-то переживают, чему-то удивляются. – Он почувствовал, как приподнявшиеся брови сталкиваются с краем вязаной шапочки, и понизил голос, словно, если говорить тише, идея покажется менее безумной. – В фоновом режиме… Это не шум. – Он покачал головой. – Это… Господи! Это внутренний монолог – поток сознания! Это постоянный фон нормальной жизни, все те вещи, о которых ты думаешь про себя:
Интересно, что на обед? Вот те на, сегодня что, четверг? Надо не забыть заехать в магазин по пути домой. Эти мысли – артикулированные мысли – тоже состоят из фонем. Они никогда не произносятся даже шёпотом, даже одними губами. Но это всё равно слова, состоящие из фонем. Так что вопрос не в том…
– Вопрос не в том, – подхватил Доминик, неожиданно останавливаясь под голыми древесными ветвями, – почему у некоторых людей есть фоновый шум в слуховой коре. Вопрос в том, почему у большинства людей его нет.
10Наши дни
Я вошёл в лекционный зал в очень удачно названном Тайер-Билдинг[29]; ряды первокурсников поднимаются передо мной почти к потолку. Некоторые выглядят как огурчики даже сейчас, в этот ступорный утренний час, но у большинства на лицах до сих пор следы безуспешных попыток проснуться. Тим Хортонс[30] явно сделал сегодня утром отличный гешефт: у половины студентов на откидных столах его красные картонные стаканы с кофе.
Я засунул руки в карманы своих чёрных джинсов и прошёл к кафедре.
– Итак, дамы и господа, начнём с шутки. Остановите меня, если вы её уже слышали. – Я улыбнулся и дождался, пока всё их внимание сконцентрируется на мне – по крайней мере внимание тех, кто обычно его проявляет. – Такой вопрос: почему дорога была перейдена утками?
Я продолжал улыбаться, но никто не смеялся. Через несколько секунд я заговорил снова:
– Тяжёлая публика, – эта реплика по крайней мере заслужила несколько смешков. – Кто предложит концовку?
Девица европейской внешности с длинными рыжими волосами в третьем ряду начала было говорить: «Чтобы попасть на…», но замолчала, по-видимому, сообразив, что этот ответ подходит к нормальной формулировке вопроса «Почему утки перешли дорогу», а в
