– Ты сделал важнейшее открытие – что философские зомби существуют! – и молчал о нём все эти годы?
– Я должен был молчать, – ответил Менно. – Я меннонит.
– И что? – сказал я. – Идея человека без внутреннего мира как-то противоречит твоим религиозным верованиям?
– Что? Нет, нет. Ну, то есть да, полагаю, так и есть – где же тогда душа и всё такое, – но я говорю не об этом. Меннониты – пацифисты. Я не мог рассказать военным о том, что мы обнаружили. Господи, ты только представь себе, что бы они сделали, если б узнали! Пушечное мясо в самом буквальном смысле. Они бы использовали наш метод, чтобы узнать, из каких солдат получатся самые лучшие бездумные автоматы. Я должен был похоронить это открытие настолько глубоко, насколько было в моих силах.
Его слова ошеломили меня.
– Ты думаешь, эф-зэ бездумно послушны?
– Я знаю это – потому что, пока я не начал возиться с твоей амигдалой, ты сам был таким. Я был поражён, когда Дому удалось уговорить тебя продолжить участвовать в экспериментах. Я считал, что ты нас видеть больше не захочешь, но дядька в белом халате что-то тебе сказал, и – бум! – да, сэр, как пожелаете, сэр, без проблем, сэр. Философские зомби – не лидеры, они последователи. Сами они ничего не хотят. Боб Алтемейер, вероятно, идентифицировал эф-зэ в ходе исследований авторитарных последователей, и Стэнли Милгрэм практически наверняка идентифицировал их в 1961-м в своих экспериментах с подчинением авторитету. Разумеется, эф-зэ ударит кого-нибудь током просто потому, что ему сказали это сделать: у них нет внутреннего голоса, который бы возразил против этого. Слава богу, твой внутренний голос вернулся.
– То есть нет вреда – нет вины, да? Всё случилось ко всеобщему удовольствию? Ты украл у меня полгода жизни!
Я ожидал какого-то протеста; не важно, насколько справедливы обвинения, большинство людей рефлекторно пытаются оправдаться. Но Менно лишь сидел, а потом, после долгого молчания, снял очки, положил их на стол и посмотрел на меня.
Своими мёртвыми стеклянными глазами.
– Я ужасно переживал из-за того, что стало с тобой, Джим. Ты не представляешь, как сильно меня это грызло. И как психолог я знал всё об индикаторах, признаках – о противоестественном спокойствии, что овладевает человеком после того, как решение принято. Когда я принял своё решение, я сразу узнал его; несмотря ни на что, оно казалось мне верным.
Его глаза всегда смотрели строго вперёд – он не мог ими двигать. И он смотрел на меня, по крайней мере сидел лицом ко мне, и хотя он моргал в обычном темпе, его взгляд не отклонялся ни на йоту. Хоть я и знал, что он не может ничего видеть сквозь эти стеклянные сферы, это нервировало даже больше, чем змеиный взгляд психопата.
– Ты думаешь, это легко – жить с тем, что сотворил? С тем, что сам сотворил? – Он покачал головой; слепой взгляд заметался, словно лучи спаренных прожекторов. – Это мучило меня. Я не мог спать; не мог… ты понимаешь. – Он помолчал. – Однажды вечером я поехал в Дофин[48] – долгая поездка по практически пустому шоссе. По бокам дороги росли деревья, как я и ожидал, но – и это безумно расстраивало – практически саженцы, молодые вязы. Мне хотелось чего-то массивного, чтобы я был уверен, что оно не сломается. А потом я их увидел – целую рощу. Я повернул машину в самую гущу и вжал педаль в пол. И в общем… – Его рука круговым движением обвела лицо. – Вот это. – Он слегка пожал плечами. – Я не на такой результат надеялся, и поверь мне, это ужасно – быть слепым все эти годы. – Стеклянные сферы снова обратились ко мне, и я смотрел в них так долго, как только смог. – Джим, я не могу исправить то, что сделал, но признай, что по крайней мере в какой-то степени я за это заплатил.
17Я всё ещё был под впечатлением от откровений Менно, когда такси высадило меня у Канадского музея прав человека. Формой здание должно было напоминать голубиные крылья, охватывающие стеклянный шпиль, которое поднимается на сотню метров в небо, но мне оно казалось больше похожим на пончик, который Бог насадил на дорожный конус.
Я опаздывал, и Кайла уже выписалась из гостиницы; она прислала эсэмэску о том, что подходит к стойке регистрации музея. Я поспешил внутрь, кивнув на ходу статуе Махатмы Ганди – я всегда выполнял этот маленький ритуал, когда посещал музей.
Стойка регистрации располагалась в Саду размышлений – обширном вестибюле, прилегающем к зеркальному пруду. Он был огорожен репликами базальтовых колонн Дороги гигантов в память о североирландских событиях. Большинство мужчин были в костюмах и при галстуках, но я был одет в более повседневной манере: мы с Кайлой собирались провести весь остаток дня в дороге, и я хотел, чтобы за рулём мне ничего не мешало.
Я огляделся, но не обнаружил никаких следов Кайлы. Однако я заметил Ника Смита, партнёра в бухгалтерской фирме, которая помогала спонсировать цикл лекций. У него был густой загар гольфиста, граничащий с солнечным ожогом; он оживлённо общался с чернокожим мужчиной лет тридцати пяти. Когда я проходил мимо, он говорил: «Не знаю даже, как об этом сказать, но…»
Ник заметил меня и на секунду отвлёкся от разговора.
– О, Джим, я хочу тебя кое-кому представить. Джим Марчук. А это – Дариус Кларк. Джим здесь в совете директоров. – Дариус стоял, как военный по команде «вольно», со сцепленными за спиной руками. Ник, повернувшись к нему, принял точно такую же позу.
– Рад знакомству, – сказал я.
– Дариус читает лекцию завтра, – сказал Ник.
– Ну, не совсем, – сказал Дариус. У него был лёгкий южный акцент. – Я здесь вместе со своей партнёршей. Это она будет выступать.
– Вот как, – сказал я.
– Но, как я только что говорил мистеру Смиту…
– Пожалуйста, зовите меня Ник.
Дариус улыбнулся.
– Как я только что говорил Нику, я приехал из Вашингтона, который Ди-Си. Мы с Латишей там живём.
– Люблю этот город, – вставил я.
– Я думаю, – дружелюбно возразил Дариус, – вы любите Молл и, может быть, несколько улиц по его сторонам. Сам же город довольно мерзкий.
– О.
– Я туда переехал только для того, чтобы быть с Латишей. Она работает в Минюсте, Министерстве юстиции. Так вот, о чём я? Нам здесь оказали великолепный приём, и сегодня днём у нас был ланч в офисе фирмы Ника.
– Мило, – сказал я.
– Действительно так. И я имею в виду не только угощение. Хотя я никогда раньше не пробовал бизона. Но…
Дариус умолк, и я ободрительно улыбнулся.
– Да?
Он пожал плечами:
– Теперь я понимаю, каково это – быть белым.
– Прошу прощения? – сказал я. И, к моему удивлению, Ник вставил:
– Чего вы сказали?
– Когда вы чёрный,
