«Теперь у них начнётся новая жизнь. Детство для них скоро закончится, и закончится оно здесь, в этих стенах, за кирпичным забором среди чужих людей», — эти мысли промелькнули у него в одно мгновение. Чтобы дети не заметили в этот момент его выражение лица и заблестевшие от слёз глаза, Людвиг, кивнув на прощание священнику, быстро вышел из кабинета, оставив там сыновей.
А Иосиф и Тадеуш продолжали стоять в своих скромных костюмах посреди кабинета директора, растерянные внезапным уходом отца. Они посмотрели на дверь, через которую только что он вышел, потом перевели взгляд на неизвестного им священника. Они ещё не знали, что видят отца в последний раз. Он так и останется в их памяти: уходящим от них навсегда.
С этого момента человек, который остался с ними в этой комнате, в течение нескольких лет будет главным распорядителем их жизни. Он заменит им отца и мать и станет тем, кого они должны будут беспрекословно слушаться. Только что по воле их родителей этот человек в монашеской рясе получил все права на их наказание или поощрение в зависимости от их поведения и его настроения.
IV
танислав Понятовский возвращался в своё поместье Волчин вместе с Антонием Тизенгаузом из Гродно, где местная шляхта собиралась для выдвижения из числа своих депутатов достойного представителя в сейм Речи Посполитой. И хотя усилиями и влиянием своих родственников Чарторыских место депутата там для Станислава было «забронировано», но следовало соблюсти формальности, чтобы не дать возможности кому-нибудь из оппозиции Чарторыских усомниться в законности присутствия молодого Понятовского на главном сейме государства.
Уже недалеко оставалось до поместья, родового гнезда Понятовских, когда карета миновала стены, почерневшие от огня большого пожара 1748 года, которые когда-то представляли собой дворец магната Михаила Сапеги. Станислав был ещё тогда совсем мальчишкой, но хорошо помнил, сколько шума и пересудов наделал этот пожар в высшем свете. Так никто до сих пор и не выяснил, отчего однажды ночью загорелся дворец и кто был виноват, был ли это умышленный поджог или просто чьё-то небрежное обращение с огнём. Факт остаётся фактом: в одну из летних ночей, когда хозяева крепко спали, их разбудили громкие крики придворных слуг. Выглянув в окно и увидев, как языки пламени вырываются из окон его дворца, могущественный магнат сразу всё понял. Но каким бы он ни был могущественным, Михаил Сапега ничего не мог сделать с силой и безумной пляской огня, пожирающего всё на своём пути. Выскочив из тёплой и уютной постели в ночной сорочке, он вместе со своей семьёй через минуту уже был в парке дворца, откуда с горечью и обречённостью наблюдал, как бушующая стихия уничтожает его детище...
Воспоминания детства Станислава прервал Антоний Тизенгауз. Он с молодой горячностью продолжал рассказывать Понятовскому о том, как сделать Речь Посполитую развитым современным государством: сильным и влиятельным во всей Европе.
— Пойми, Станислав, сила любого государства прежде всего в его экономической независимости, — доказывал он свою теорию. — А когда государство имеет развитую экономику, тогда появляются деньги на содержание сильной армии, на развитие культуры, на обустройство всего общества...
Станислав Понятовский повернулся к Тизенгаузу. Всю дорогу он со вниманием больше слушал его, чем говорил сам. Прошло уже два года, как Антоний Тизенгауз, окончив школу иезуитов, впервые появился в родовом поместье Понятовских. Молодому Станиславу сразу понравился обаятельны! и общительный иезуит, и первое впечатление его не обмануло. Вскоре они сдружились и проводили вместе много времени, по молодости лет горячо обсуждая различные события в Речи Посполитой, мечта о её будущем. Не пропускали друзья в разговорах на тему личной жизни многих именитых людей, посещали званые балы и собрания, которые проводил! известные всей Речи Посполитой фамилии, а также местная зажиточная шляхта. Постепенно между этими разными по виду и положению молодым! людьми установились настолько доверительные отношения, что Станислав иногда ловил себя на мысли, что Антоний стал близок, как брат.
В то же время они были совершенно разными, С одной стороны, Станислав Понятовский, отпрыск знаменитой фамилии, родственник князей Чарторыских, слегка надменный, умный и осторожный в словах и действиях молодой повеса. С другой — обыкновенный шляхтич Антоний Тизенгауз, который своим обаянием и энергией покорил Станислава. По этой же причине молодой Понятовский сделал всё, чтобы уже через короткое время его товарищ стал кандидатом на получение звания хорунжия, о чём сам Тизенгауз ещё и не догадывался.
— А как ты думаешь, понравится ли нашим соседям, той же Пруссии или России, иметь рядом со своими границами такое независимое и сильное государство? — перебил Понятовский будущего «преобразователя» Речи Посполитой. И сам же ответил на свой вопрос, который поставил в тупик Тизенгауза. — Не понравится, и эти соседи будут делать всё, чтобы этого не произошло, — спокойно пояснил Станислав и дружески похлопал Антония по плечу.
Тизенгауз обиженно замолчал и задумался о словах Понятовского. Он был ещё далёк от большой политики и многого не понимал по молодости лет. Да и сам Станислав Понятовский только делал первые шаги в своей карьере, которую ему уже приготовили его близкие родственники. Станислав прекрасно понимал, что пройдёт ещё немного времени, и он надолго, если не навсегда, расстанется с Антонием. У каждого из них своя дорога жизни, но Понятовский хорошо запомнил слова товарища и где-то в глубине сознания включил его в список людей, которые ему в будущем смогут принести хоть какую-нибудь пользу.
Переехав мост через реку с красивым и странным названием Пульва, карета въехала в Волчин и вскоре остановилась возле костёла Святой Троицы. Это было строение в стиле позднего барокко, не похожее на обычные близлежащие в округе костёлы. Будучи творением итальянского архитектора, этот костёл, построенный через год после рождения Станислава Понятовского, представлял собой здание с четырьмя равносторонними стенами и достойно возвышался над домами простых мирян. В то же время костёл не подавлял их величием и органически вписывался в окружающую его местность.
Со стен божьего храма за житейской суетой мирян наблюдали четыре массивные статуи евангелистов, а на оригинальной башне часы-куранты боем периодически сообщали тем же мирянам, что время их жизни на этой грешной земле истекает. Они как бы предлагали задуматься о суете мирской жизни и покаяться в своих земных грехах до второго
