— Ты так и не ответила, что делаешь так поздно на улице, — напоминает мне Деэр, прерывая искушающие мысли.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках правдоподобного ответа, но тихий лес не наводит ни на одну толковую мысль.
— Я просто не могла уснуть. И увидела у тебя свет…
— Я тоже не мог уснуть, — признаётся Деэр. — Я рисую, когда такое происходит.
— Ты рисуешь меня, — медленно проговариваю я. — Почему я?
Из всех людей в мире, почему я?
Он усмехается, ленивой, непристойной усмешкой, от которой у меня реально поджимаются пальцы ног.
— Я рисую не только тебя, Калла-Лилия. Я рисую всё, что нахожу интересным.
Он находит меня интересной. Моё сердце учащённо бьётся, и я забываю, что несколько минут назад думала, что он, возможно, сталкер.
— Правда?
— Правда, — кивает он.
Я начинаю дрожать от ночного ветерка, и Деэр это замечает.
— Возвращайся в постель, Калла, — советует он. — Здесь холодно.
Я молча киваю.
— Хорошо. Спокойной ночи, Деэр.
— Спокойной ночи.
Я несусь по тропинке, и всю дорогу Деэр наблюдает за мной. Я это чувствую. Но когда оборачиваюсь на верхних ступенях крыльца, его нигде нет.
Я чувствую себя опьянённо, восхитительно и прекрасно до тех пор, пока не возвращаюсь к своей кровати и не вспоминаю, что в ней Финн. Рядом с постелью валяются мои цветы, поломанные, предположительно Финном.
Все мои удивительные чувства резко угасают, когда я понимаю, что не могу чувствовать себя замечательно из-за Деэра. Я не могу ощущать себя замечательно ни из-за чего, пока мой брат серьёзно болен.
Я засыпаю, а вокруг меня нависают тёмные тучи и поглощают мою радость.
20
VIGINTI
На берег обрушиваются океанские волны, орошая меня мелкими брызгами, пока я стою, прислонившись к одному из камней в небольшой бухте. Сейчас время отлива, поэтому я могу задержаться здесь на несколько часов, прежде чем начнётся прилив и покроет все открытые озёрца.
Всё, чего мне хочется, — это мечтать о Деэре. Сосредоточиться на том, что он фантазирует обо мне обнажённой.
Но я не могу. Не прямо сейчас. Поскольку в кармане куртки мои пальцы прижаты к изношенному кожаному переплёту дневника Финна. Поняв прошлой ночью, что Финн ещё более не в себе, чем я предполагала, я поняла, что должна выяснить причину.
Поэтому, когда они с отцом ушли работать над забором, я взяла его дневник. Мне пришлось это сделать, потому что сам Финн явно не собирается мне обо всём рассказывать. Он решит, что потерял его… и мне придётся с этим согласиться. От этой лжи я чувствую себя мерзко и ужасно, ведь знаю, как много значат для него его записи.
Но ему просто придётся писать где-то ещё.
Я должна сделать всё возможное, чтобы защитить его от самого себя.
Задержав дыхание, я вытаскиваю дневник. Потому что в последний раз, когда я его прочла, то была напугана несколько недель.
Его потаённые мысли приводили меня в ужас тогда и они ужасают меня сейчас.
Несмотря на это, я дрожащими пальцами раскрываю переплёт.
А затем застываю.
Полностью и совершенно неподвижно.
Внутри, под обложкой, лежит сложенный лист бумаги, но я уже вижу, что это.
Рисунок Деэра с моим изображением.
Когда Финн его достал? Посреди ночи?
Не в силах дышать, не в состоянии чувствовать, я аккуратно разворачиваю листок, и у меня сжимается сердце.
«МОЯ», — нацарапано на красивом эскизе. Повсюду. Большими буквами, маленькими буквами, с интервалом между буквами. Каракули, начертанные жирным шрифтом.
МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ
Я не могу дышать.
Не могу думать.
Всё, что я знаю, — мои пальцы дрожат, и сердце сжимается. Что, чёрт возьми, происходит?
Финн выбрался из постели, спустился к домику Деэра и украл этот рисунок посреди ночи. Чёрт, он даже, возможно, наблюдал за мной всё это время и именно так узнал о его существовании.
По спине пробегает озноб, и меня бросает в дрожь, дрожь, дрожь.
Почему?
Что не так с моим братом?
Заставляя себя сосредоточиться, я перелистываю страницы его дневника, потому что именно здесь найду ответы. Между листами спрятана карта Таро, что странно, но я вкладываю её обратно и перелистываю страницы, пока не дохожу до того места, где остановилась в прошлый раз, когда его читала. Манера письма чёткая и жёсткая, и это странно, поскольку пальцы и руки Финна лёгкие, как пёрышко, тощие и худые.
В груди сдавливает, когда я читаю его слова. Все буквы разного размера, нацарапанные и неразборчивые — каракули сумасшедшего.
Nocte liber sum Nocte liber sum
Ночью я свободен.
Alea iacta est Жребий брошен. Жребий брошен.
Жребий, чёрт возьми, брошен.
Serva me, servabo te. Спаси меня, и я спасу тебя.
Спаси меня.
Спаси меня.
Спаси меня.
Всю страницу занимает одно и то же — отчаянные латинские фразы и бессвязные слова. И, конечно же, странные символы. Я даже не пытаюсь их растолковать. Мой брат обожает загадочные символы и пишет их повсюду. Я даже не моргаю, пока не дохожу до нижней части страницы, где нарисованы человечки с выцарапанными лицами. Двое: мужчина и женщина. У женщины огненно-рыжие волосы.
Я.
Я с трудом сглатываю и захлопываю дневник, глядя на море, приказывая своему разуму забыть то, что я только что прочитала.
От чего его нужно спасти?
От безумия?
Спаси меня, и я спасу тебя. От чего?
Меня тоже нужно спасти? Поэтому он выцарапал мне глаза?
В горле образуется ком — тяжёлый, горячий и едкий.
Я не могу этого сделать. Я знала, что в его дневнике будет безумие, вот только понятия не имела, насколько сильное. И я просто… не могу сделать это сегодня. Мне нужен перерыв от сумасшествия.
Потому что мой брат забрался в мою кровать и настрочил «МОЯ» на интимном, обнажённом наброске моего портрета. Если бы кто-то ещё увидел его, то подумал бы, что Финн действительно болен, возможно, даже сексуально извращён. Но это совсем не так. Я знаю, потому что мы — две половинки целого. Мы связаны, и потому он чувствует, будто владеет мной. Будто я — его. Так же, как и он — мой.
Мои мысли перемешиваются, и ничто не имеет смысла, и я не знаю, что делать.
Я не могу думать об этом прямо сейчас.
Это чересчур.
Это чересчур.
Я вынимаю небольшой пакетик с зажигалкой, а затем поджигаю рисунок, потому что никто и никогда не должен его увидеть. Если это произойдёт, то Финна запрут подальше, ибо они не поймут.
А я не могу этого допустить.
Я наблюдаю, как он горит, как сворачиваются и чернеют уголки, и позволяю ему сгореть в пламени, а пеплу развеяться над океаном.
А потом я прячу дневник в карман и иду
