— А этот… что здесь делает?
Я поворачиваю голову, прослеживая направление его взгляда. И вижу в толпе пиджаков, сидящих на другом конце зала Рому. Из моих лёгких вышибает весь свободный воздух. Я проворачивала в голове сотни вариантов, но ни в одном из них Рома не выглядел таким спокойным и собранным, как сейчас. Загорелым. Земянский не соврал? Рома отлёживал бока на островах?.. Мысли путаются, а перед глазами всё начинает плыть.
— Булат, — тихо укоряет отца мама, — Михаил уже всё решил.
— Он бы всё решил, если бы ноги этого горе-кавалера здесь не было…
— Не кипятись. Его бы здесь не было, если бы ты сам не погорячился. Сам знаешь, с чем.
Отец смотрит на маму тяжёлым взглядом, но не возражает. Неужели в кои-то веки последнее слово осталось за мамой? Но о чём они говорят?.. Я не понимаю. Почему Рома так себя ведёт? Он не замечает меня? Или упорно делает вид, что не замечает? Тот Рома, которого я знаю, наплевал бы на всё и если понадобилось, подошёл бы ко мне, обутым в ботинки, прямиком по заставленному блюдами столу.
Я так пристально и долго смотрю на него через весь зал, что он, наконец, повернул голову в мою сторону. Мы так далеко друг от друга, что не получается разобрать выражения его глаз. Между нами натянута тонкая струна, вибрирующая при малейшем движении. Но сейчас эта струна беспомощно дёргается, но не издаёт ни звука. Тишина. Я пытаюсь притянуть за неё к себе Романа, дёрнув за свой конец. Бесполезно. Будто отрезало на полпути. Сумбур и какофония не дают здраво мыслить. И когда замечаю, что Рома выходит из ресторанного зала, высидев недолго, иду следом за ним.
Знаю, что где-то за спиной теперь маячит кто-то из близких: скорее всего, мама не выпустит меня из поля зрения. Но повторно сбежать сейчас уже не получится. Поэтому я просто выхожу в курилку, видя, как Бесов открывает сигаретную пачку, собираясь закурить.
Я подхожу, останавливаюсь на приличном расстоянии от него, жадно разглядываю лицо, пробегаясь по нему взглядом. Мысленно запускаю руки в его тёмные тонкие волосы, которые хочется взъерошить, чтобы растрепать эту аккуратную причёсочку, уложенную набок. Слова застревают в горле. Царапают его изнутри. Я жду, что Рома скажет первым хоть что-то, но он продолжает вертеть в руках сигаретную пачку, словно она — самое что ни на есть ценное в этот момент. Наконец, он достаёт одну сигарету и смотрит на меня, улыбнувшись только губами. В тёмных глазах застыло непонятное выражение. Едва скользнул взглядом по моему лицу и вновь уставился на сигарету. Молча. Тишина между нами густая и давящая, перекрывает барабанные перепонки. Гулкая. Хочется разорвать её хоть чем-то. Я говорю, не узнавая свой голос, так жалко он звучит. Едва слышный, с дрожью:
— А говорил, что не продаёшься, Бес.
Я заставила себя сделать шаг вперёд и вырвала сигарету из его пальцев, разломила на двое, бросив в лицо. Лицо Ромы… Нет, не Ромы — Бесова… Снежана, привыкай называть его по-другому. Ромы больше нет. Лицо Бесова застыло, будто в камне. Только тёмные брови сошлись на переносице. Глаза превратились в тёмные провалы без малейшей искры света. Бесов медленно поднял руку и отёр лицо, стряхивая с него крошки табака.
— Не продаюсь. Снежана.
— А это что?.. Блатной костюмчик, тёплое местечко у кормушки Земянского. Миша всем насыплет персонального корма, да? Жрите и похрюкивайте от удовольствия?
Меня трясло как в лихорадке. Хотелось выплеснуть из себя всю злость, боль и страх, вывернуть себя наизнанку и избавиться от чувств, мешающих дышать. Бесов усмехнулся и схватил меня за плечи встряхнув:
— Я женщин не бью, но тебе сейчас хочется влепить пощёчину.
Он отпустил меня и отошёл к стене, прислонившись к ней спиной. Я сделала шаг вперёд:
— Давай влепи. Только мне-то за что, Бесов? Подойди лучше к зеркалу и посмотри в него хорошенько. Там увидишь того, кто на самом деле заслуживает пощёчин.
— Успокойся, Снежана. Поиграли, и хватит.
— Поиграли? Для тебя это было игрой?..
Бесов потянулся за ещё одной сигаретой, зажал её между губами и начал чиркать зажигалкой. Огонёк никак не хотел загораться.
— Блядь, ещё и это.
Бесов раздражённо выкинул сигарету и усмехнулся.
— Допустим, не игра. Допустим, зацепила ты меня и по носу щёлкнула, а потом отбивалась от меня, как от чумного. Думаешь, это не заводит? Заводит, ещё как.
Бесов медленно обвёл меня взглядом:
— Ты же, блядь, мне в мысли впилась как репейник, который из волос не вытащить так просто. Только если пожертвовать несколькими прядями. У меня на самом деле вот тут, — он постучал себя пальцем по голове, — как замкнуло. Бредил наяву. Казалось, что дышать даже невозможно вдали от тебя. Это ловушка, в которую я сам себя загнал и не хотел выбираться. Поначалу да, ломало. Места себе не находил и переживал. Думал, сдохну. А потом… Знаешь, ничего. Ничего смертельного, как оказалось. Пока Земянский мне в уши пел, я думал, что всё это хуйня на постном масле. Абсолютная бессмыслица… Без Снежаны? Да ты что, совсем головой ёбнулся? А потом вот это…
— Песочек, пальмы, океан?
— Да, именно так. Земянский меня ни к чему не принуждал, не заставлял, не держал дула у виска или… Не знаю даже, какие ещё ужасы ты могла себе вообразить. Он просто сказал: давай проверим, насколько тебе всё это на самом деле нужно?.. Простой спор. Даже не спор, а проверка самого себя.
— И ты, конечно же, согласился?
— Да, недолго думая, кинулся на амбразуру. Убеждённый в том, что наваждение не сойдёт, что это не наваждение вовсе.
Бесов замолчал, потом продолжил:
— Первое время окружающие пейзажи раздражали, потом злость начала уменьшаться… А вместе с ней и всё остальное. Как воздух из спущенного шарика.
Я рассмеялась. Что-то щекотало кожу лица. Я дотронулась до щеки, поняв, что плачу, стоя перед Бесовым, рассказывающим будничным тоном, как легко и просто он «излечился». Как ласковые бирюзовые волны очистили его. Как они выпили из него мои следы.
