Но разве ей когда–либо предлагали выбрать незнание?
Прежде всего Асената увидела кровь, поскольку ее в часовне пролилось очень и очень много. Жизненная влага покрывала стены и потолок неровными пятнами и полосами, которые образовывали геометрические узоры, как на абстрактном полотне, выполненном исключительно в красном цвете. Слой телесных соков на полу достигал в высоту десятка сантиметров, а на его поверхности плавали клубки бледных кишок и темные сгустки. На стенах висели трупы монахов–исходников, завернутые в изрезанные гобелены — по одной жертве на каждую добродетель. Именно содержимое их вскрытых животов теперь наполняло каюту. Хотя на алтарь кровь не попала, из центра его крышки торчал кинжал, вбитый до середины клинка в том месте, где раньше сияла благодатная свеча.
«Боевой нож абордажников», — поняла Гиад, несмотря на шок. Она узнала характерную рукоять оружия.
— Сюда, госпитальер! — позвал кто–то с другой стороны часовни.
Возле очередного изувеченного тела стояла еще одна целестинка, по лодыжку утопавшая в телесных соках. Судя по семисвечному светильнику на силовом ранце — командир отделения.
— Быстро!
Асената повиновалась и, словно сомнамбула, побрела к ней через каюту. Под сапогами хлюпала кровь.
— Вот этот еще жив, — сказала старшая целестинка.
Как ни поразительно, она была права. Несмотря на кошмарные раны, висевший на стене бритоголовый мужчина до сих пор дышал, хотя и находился без сознания.
«Его глаза не зашиты, — подметила Гиад. — И где ошейник с цепями? Что…»
— Госпитальер! — рявкнула командир.
— Травмы слишком тяжелые, — покачала головой Асената. — Я ничем не смогу ему помочь.
— Я сама знаю, как выглядят смертельные раны. Мне и не нужно, чтобы ты спасала его.
— Тогда…
— Разбуди его! Мне надо знать, что он видел.
«Но ведь он же не мог ничего увидеть», — подумала Гиад, глядя на лицо монаха.
Сестра помнила, что сталкивалась с ним в часовне, но умирающий человек уже не был одним из тех слепых истощенных вырожденцев, от которых Асената с отвращением сбежала. Как и убитый служка снаружи, он превратился в альтернативную, незапятнанную версию самого себя.
— Можешь привести его в чувство? — настаивала старшая целестинка.
— Он ощутит немыслимую боль.
— Все равно это необходимо. Подобное кощунство нельзя оставлять безнаказанным, сестра.
«Сестра?»
Командир отделения вела себя бесцеремонно, но без всякой враждебности. Гиад впервые внимательно посмотрела на нее. Оказалось, что они примерно одного возраста, но в черных волосах воительницы нет седины, уже коснувшейся Асенаты. Судя по чуть смуглой коже и наличию эпикантуса[3], женщина была чистокровным потомком икирю — «аборигенов» Витарна. Большинство представителей туземной расы погибли во время великой эпидемии, терзавшей планету все второе десятилетие правления Пророка, и немногочисленные выжившие считались святыми.
— Да, я из Живых Призраков, — сказала старшая целестинка, заметив выражение лица Гиад. — Так ты поможешь мне, сестра?
— Я попробую, — ответила Асената, открывая медицинскую сумку.
Пока она доставала один из пузырьков, то обратила внимание еще на одну странность. Вышитое на гобелене лицо, обращенное к ней из–за плеча раненого монаха, несомненно, принадлежало Кровоточащему Ангелу Милосердия, но из глаз святой исчезло прежнее безумие. Вероятно, портрет, как и остальные шесть, глубоко преобразился и в других отношениях.
«Что со мной творится?» — спросила себя Гиад, придя в полное смятение.
Как широка область этих изменений? Они ограничены территорией часовни, или трансформировался весь ее мир?
— Наши сердца тверды… — выжидательно произнесла воительница.
— Наши цели ясны, — завершила Асената девиз Железной Свечи, хотя ни о какой «ясности» для нее сейчас речь не шла.
— Отыщи для меня ответы, — сказала целестинка, отворачиваясь.
«Нам нужно узнать от него истину, — прошептал без голоса отче Избавитель, положив руку на плечо Гиад. Он всегда поступал так, прося сестру о чем–то немыслимом. Хотя его касания уже утратили осязаемость, Асената по–прежнему чувствовала их — и так будет всегда. — Сделай все, чтобы вытащить ее на свет, мой Бдящий Паладин».
Пока Тайт изучал оскверненный алтарь, воительница оставила сестру Асенату заниматься ее лекарскими делами и подошла к нему.
— Старшая целестинка Чиноа Аокихара. Я приняла на себя командование этим судном, — сообщила она.
— Счастье, что вы указываете нам путь в сей темный час, почтенная сестра, — с поклоном ответил Иона.
— Что думаете об этом кощунстве, брат Тайт?
— Оно — гнусный грех против Бога–Императора, — осторожно произнес мужчина.
— Пастырь, я вызвала вас не для того, чтобы слушать банальности.
«Дело опасное», — подумал Иона, перебирая варианты действий.
Он не мог доверять никому из адептов Последней Свечи, даже ее целестинкам. Безопаснее всего было бы придерживаться легенды: мол, он скромный ученый, прибывший на Витарн для изучения каллиграфических приемов секты. Такой человек в критической ситуации растеряется и сможет только возмущаться. С другой стороны, кораблю предстояло еще долго плыть до Кольца Коронатус, а Тайт сомневался, что устроившие это святотатство еретики (один здесь точно не справился бы) утолили свою жажду резни. В прошлом Иона видел и худшие богохульства, но редко.
Ружалка…
Воспоминание, переполненное яростью и резким запахом рыбы. Перед мысленным взором Тайта промелькнули разбросанные тела, истерзанные и промерзшие, но почему–то все равно воняющие кровью. Нет, об этом Иона думать не хотел, тем более здесь, однако тот случай стал для него уроком. Разумно ли сейчас остаться в стороне?
— Старшая целестинка, я предупреждала тебя, что он всего лишь писец, — с пренебрежением сказала Камилла.
Она стояла на пороге, явно не желая пачкать сабатоны в крови.
— Это так, брат Тайт? — Аокихара пристально посмотрела на него.
«Она уже знает, — решил Иона. — Не всю истину обо мне, но ее очертания, и поэтому раскусит откровенную ложь».
— Здесь совершено ритуальное осквернение, — заявил он. — Кровопролитие было лишь орудием, с помощью которого еретики нанесли настоящую рану — рану на теле самого мира.
— Согласна. Часовню можно освятить заново?
— Порез слишком глубок: даже если зашить его, рана загноится. Нет ничего более нечестивого, чем порченая святость. Вот почему Архивраг особо ценит такие победы. — Тайт осенил себя знамением аквилы. — Алтарный камень необходимо разбить, а все помещение очистить огнем. Вместе с телами.
— Но ведь часовня — душа корабля! — возразила Камилла.
— Тогда советую вам
