— Я снова согласна, пастырь, — сказала Чиноа. — Так и сделаем.
«Она не раздумывала, — заметил Тайт. — Значит, уже приняла решение и захотела проверить меня».
— Извини, старшая целестинка, — начала Асената, подойдя к ним, — но я не сумела привести монаха в чувство. Он ушел к Свету Бога–Императора.
— Досадная новость, — отозвалась Аокихара, обратив испытующий взгляд на госпитальера. — Не сомневаюсь, сестра, ты старалась как могла.
— Мне знаком этот нож. — Гиад указала на кинжал, торчащий из алтаря. — Клинок абордажников.
— Сообщалось, что из твоего нечестивого стада кто–то пропал, — вмешалась Камилла. — Похоже, отрекшаяся, ты привела в Свечной Мир еретика.
— Или кто–то украл нож? — предположил Иона. Нагнувшись над престолом, он изучил оружие. — На рукояти есть инициалы — «К. Г.». Они вам что–нибудь говорят, сестра Асената?
Когда женщина ничего не ответила, Тайт поднял голову и увидел, что она побледнела.
— Госпитальер, ты знаешь, что это за имя? — обратилась к ней Чиноа.
— Конрад Глике, — тихо вымолвила Гиад. — Так звали умершего.
Глава третья. Мужество
I
Свидетельство Асенаты Гиад — заявление третье
Случилось многое, а времени у меня мало, поэтому писать отчеты буду кратко, однако не осмелюсь прерывать исполнение долга, иначе затем мне не хватит духу продолжить. Изобличить саму себя — безрадостное поручение, но изобличать целый мир и его чудеса, которые оставили отпечаток на твоей душе, — в тысячу раз хуже. Я с радостью отдала бы жизнь на службе Императору, но что, если эта служба потребует от меня убить планету и ее обитателей? Что, если мои показания обернутся для Свечного Мира приказом об Экстерминатусе?
Ну, пусть мелкие тираны придут и попытают счастья!
Тьма здесь зловреднее и гораздо сильнее, чем я опасалась. Душу моего судна подвергли чудовищному осквернению — такому, что рождается из расчетливой ереси, а не из слепого безрассудства. Кто–то или что–то (а вероятнее всего, некто, порабощенный чем–то нечестивым) действует на этой планете, активно расплетая узы, что скрепляют здравый ум и непорочность ее жителей. Мне неведомы ни цели врага, ни то, как широко распространилась скверна, но я верю, что еще не поздно предотвратить надвигающуюся катастрофу: очевидно, именно поэтому меня призвали вернуться сюда. Несомненно, такая роль отведена мне в Его замысле!
Так я начинаю мою настоящую исповедь, ибо я — рабыня со съежившейся душой! к возвращению в родные пенаты
меня на самом деле побудила не сентиментальность, а сон. Впервые он пришел ко мне чуть больше года назад и с тех пор уже не покидал. Хотя я не могу точно определить, что послужило толчком к моим видениям, у меня ни разу не возникало сомнений в их важности, ибо они наполнены кристальной ясностью бытия, какой не отыскать наяву. Грезы и бодрствование для меня словно поменялись местами.
Вещий сон всегда принимает одну и ту же лаконичную форму. В нем я иду по раскручивающейся спиральной дороге из уплотнившейся тьмы, поднимаясь сквозь абсолютное белое ничто, где нет ни зримых образов, ни звуков. Босыми ступнями я ощущаю, что поверхность похожа на отполированное стекло: она холодная как лед и скользкая, что вынуждает меня шагать с осторожностью. Воздух настолько неподвижен, что его словно бы и нет, однако дышится там без затруднений.
Я бесконечно долго преодолеваю эту дорогу и не вижу ей конца, но не могу — не имею права — остановиться даже на секунду, поскольку я не одна в той пустоте.
Нечто следует за мной с самого начала никогда не начинавшегося пути, ступая шаг в шаг, но стремясь приблизиться. Оно преисполнено невообразимого голода, и, что страшит меня, расстояние между нами в видении не остается неизменным — в отличие от всего остального. Как тщательно я ни старалась сосредоточиться, мое восприятие притупляется в той бездне забвения, и дорога уходит из–под ног; и всякий раз, когда я оступаюсь, моя алчущая тень сокращает разрыв. Хотя в каждом сне я спотыкаюсь лишь раз или два, ошибки накапливаются, их груз растет, и ночь за ночью преследователь подбирается все ближе.
Поймаю, коль могу, поймай ты, да не сможешь!
О природе настигающей меня сущности мне известно лишь одно: она полна злобы. Оглядываясь, я неизменно вижу только пустую дорогу, но знаю, что это не так, поскольку ощущаю голод ловца, как губительные лучи, впивающиеся мне в спину. Чудовище реально, оно идет за мной, и если схватит меня, то я потеряю нечто большее, чем жизнь, — ведь охотнику нужны не безыскусные плоть и кровь.
Из тел выходят мелкие марионетки! Только ломаются уж очень легко…
Среди наползающего забвения сверкает лишь одна надежда — далекий свет впереди. Как и в случае с преследователем, я скорее ощущаю, нежели вижу его, ибо сияние это невидимо, но непреложно. Два фантома воплощают собой переплетение противоположных уделов, избавления и проклятия, борющихся за мою бессмертную душу. И этот трофей откроет им дверь к чему–то намного более важному.
И кто же ты тогда, дорогая сестра? Ключ или замок?
Я понимаю, что должна прийти к свету раньше, чем моя тень настигнет меня, однако ни проворство, ни выносливость не помогают мне приблизиться к благословенному маяку, поскольку разделяет нас не физическое расстояние. Как и в обряде Переправы, дорога к искуплению лежит внутри человека, там, где скрыты все истинные откровения. И в глубине души я сознаю, что сияние вдали — сакральное пламя на вершине Перигелия, а значит, избавление ждет меня в Свечном Мире.
— Так было всегда, — прошептала Асената, — но гордыня мешала мне увидеть это.
Она закрыла дневник, вновь справившись с порывом вернуться к написанному. Путь вел ее вперед. Как и во сне,
сестре надлежало двигаться к цели, пока она не получит ответ. Пока же ее место было среди больных подопечных в лазарете.
К некоторому удивлению Асенаты, старшая целестинка Чиноа позволила ей беспрепятственно заниматься своими делами. В отличие от горделивой Камиллы, командующая отделением относилась к Гиад вежливо, пусть и не совсем уважительно.
— Уважение нужно заслужить! — пожурила себя госпитальер. — Я не должна разочаровать ее.
После кошмарной сцены в часовне Асенате совсем не хотелось оставаться
