Потом количество галактик, свет которых «вселенолёт» настиг, стало резко уменьшаться, да и сами они стали менять форму, приближаясь к эллипсам и сферам. Преодолев ещё сорок миллиардов световых лет (по расчётам Копуна), наблюдатели увидели струи размытого свечения холодных тонов: голубых, синих, фиолетовых и зеленоватых. Эти струи здорово напоминали земное северное сияние, и снова у Ивана возникло ощущение, что его сон со свечой близок к реальности. Но вслух об этом говорить он побоялся.
– Газ, – прокомментировал картину «северного сияния» Копун.
– Объясните, – велел Вересов.
– Кажется, я знаю ответ, – сказал Ядогава. – Мы догнали волну первичного водорода, рождённого после окончания инфляции. Первыми во Вселенной после свёртки измерений, кроме трёх, создающих объём пространства, родились протоны и нейтроны, образующие ядра водорода. Инфляция загнала эти облака так далеко, что только мы смогли их догнать. Звёзды здесь ещё не образовались.
– Совершенно верно, – сказал Копун. – Мы сейчас видим эпоху рекомбинации, углубляясь в продолжающий расширяться ускоренно пузырь Вселенной.
– Твоя защита выдержит?
– Плотность энергии этого слоя намного выше плотности «нормального» вакуума, но опасности нет.
– Следуем дальше.
Прыгнули ещё на миллиард световых лет, и ещё, и ещё…
Очнулись от последнего обморока, ставшего привычным, но не увидели ничего.
– Копун? – позвал «пилота» Вересов. – Мы ослепли?
– Я не ослеп, – последовал ответ, – однако ничего не вижу. В пределах чувствительности систем обзора источников света нет.
– Параметры среды.
– Это вакуум, но с очень большой для этого континуума температурой – выше миллиона градусов.
– Этого не может быть, – недоверчиво сказал Ядогава. – Вакуума с такой температурой не существует.
– Он заполнен тем, что вы называете тёмной материей. Не считая, естественно, тёмной энергии.
– А как вы ориентируетесь в этом нигде? – спросил Мишин с любопытством. – Мы не заблудимся?
– Разумеется, я не пользуюсь системой Waze[13], – с мягкой иронией ответил Вестник, – но мои конструкторы предусмотрели подобные ситуации. Мы движемся по вектору импульса «суперструны», этого достаточно?
– Из школьного курса физики я помню, что в присутствии сильных гравитационных полей прямые линии иллюзорны. Нас вполне может мотать по кругу.
– Гравитационное поле в данной области пространства имеет почти нулевое значение, тяготеющих масс, кроме скоплений тёмной материи, здесь нет.
– Но ведь и тёмная материя может формировать массивные гравитационные поля, – сказал Ядогава. – Мы уже сталкивались со сгущениями тёмной материи в созвездии Лиры.
– Я контролирую гравитационные поля.
– Главное, не заблудиться, – сказал Мишин. – А то действительно получится, что сон Ломакина вовсе не сон, а предвидение.
Копун промолчал.
– Ещё вопрос, – не унимался помощник Вересова. – Ты утверждаешь, что след твоих создателей…
– Предков создателей.
– Пусть предков, ведёт сюда, в пограничный слой Вселенной. Ты стопроцентно уверен в своих расчётах? Может ли какой-то материальный объект, астероид там или планета, находиться в этой горячей темноте долго? Она его не съест?
– С точки зрения энергетики – может. Звезда не нужна, энергию можно качать из вакуума, как это делаю я.
– Но ты уверен, что толкиновцы или их предки устремились именно в этом направлении?
– Почти, – после паузы ответил Копун.
– Что значит – почти?
– Они оставили цепочку бакенов… как я это себе представляю.
– Бакенов?! Ты встречал бакены и не сообщил нам?!
– Это не совсем бакены, – поспешил защитить Вестника Иван. – Копун просто подобрал знакомый термин. Каждый миллиард световых лет мы фиксируем сгущения тёмной материи в форме колец.
– Мы? – хмыкнул Ядогава.
Иван смутился.
– Я имею в виду Копуна. Возможно, это и не след, случайное совпадение, но пока что все сгущения укладываются на прямую линию, и мы движемся в створе этого вектора.
– Интересно, как ему удаётся видеть тёмную материю?
– Уж если аппаратура «Дерзкого» могла зафиксировать скопление тёмной материи в системе Глаза Гефеста, то Копун это делает на раз.
«Благодарю за поддержку, Иван», – прилетел дружелюбный пси-импульс Копуна.
«Не обижайся на ребят, они переживают и перестраховываются, такова специфика их работы».
«Понимаю».
– Ещё вопросы есть? – спросил Вересов.
На сей раз не отозвался даже Мишин.
– Двигаемся дальше, – подвёл итог дискуссии начальник экспедиции.
Сделали ещё два десятка прыжков, ориентируясь по кольцам тёмной материи, разделённым расстоянием ровно в один миллиард световых лет. Хотя видел эти кольца только Вестник, использующий свои «божественные» возможности.
Впрочем, Ивана физические аспекты «темновидения» не волновали. Он больше переживал за настроение Елизаветы, но и она не выказывала страха, уверовав в кондиции «машины судного дня», выдержавшей сто пятьдесят миллиардов лет одиночества. Да и присутствие подготовленных к экстремальным ситуациям коллег, готовых до конца сражаться за жизнь, успокаивало. На борту «вселенолёта» находилась ещё одна женщина из команды Вересова, и данное обстоятельство также успокаивало не меньше.
Сто двадцать третий прыжок вынес «вселенолёт» из мрака в «белую метель». Со всех сторон его окружала сияющая бездна, будто космолёт попал в ядро галактики или в недра звезды.
– Температура среды – сто миллиардов градусов! – доложил Копун пассажирам. – Давление десять в одиннадцатой!
– Что происходит?! – повысил голос Вересов.
– Анализирую.
– Я знаю! – быстро проговорил Ядогава. – Мы прошли около двух сотен миллиардов световых лет и догнали ударную волну фазовой перестройки вакуума. По сути, это первичная волна Большого взрыва, породившего нашу Вселенную! В этом слое наш привычный вакуум сменяется ложным.
– Ничего себе! – пробормотал Мишин. – Не пора ли возвращаться назад, командир?
– Чем нам грозит эта волна? – осведомился Вересов. – Нас не раздавит? Или что там ещё может произойти? Мы не растаем, как кусок сахара в кипятке?
– Анализирую.
– Иван?
– Копун думает, – не сразу отреагировал на вопрос Ломакин. – Вакуум изменился… трудно ориентироваться.
– Ядогава-сан?
– Мы вошли в пограничный слой Вселенной, – сказал ксенолог, откашлявшись. – Наш привычный вакуум сменяется ложным, который раздирается вечной инфляцией…
– Вы это уже говорили. Вывод? Что нас ждёт впереди?
– Если следовать логике теории Мультиверса…
– Без теоретических отступлений, пожалуйста.
– Прошу прощения, без теории не смогу. Ударная волна расширения пузыря нашей Вселенной страшна, слов нет, но её скорость намного меньше скорости базового инфляционного расширения, бушующего в Большой Вселенной, содержащей бесконечное количество таких космических пузырей, как наш. Мы подошли к настоящей границе нашего пузыря, хотя она и не является твёрдой стеной, а представляет собой процесс перехода из слоя с «родным ускоренным расширением» в слой базового сверхбыстрого расширения.
– Хорошо, я понял, и что?
– Если мы пойдём дальше, выйдем из пограничного слоя в ложный вакуум с отрицательным давлением и… безумно быстрое расширение нас погубит. Распадутся все виды полей, разорвутся молекулярные связи материальных объектов, потом атомы, элементарные частицы – протоны и нейтроны, затем кварки…
– Ужас! – прошептала одна из женщин; Ивану показалось, что это Елизавета, и он тихо передал ей по персональной линии:
– Не бойся, Копун этого не допустит.
– Есть и ещё одна опасность, – добавил Ядогава. – Возможно, выход космолёта в «ложный вакуум» родит флюктуацию, которая взорвётся и породит другую Метавселенную. Как это произошло с нашей Вселенной.
– То есть нашу Вселенную тоже
