– Прости, – повторяет он. – Я не хотел тебя напугать. Я думал, ты меня видела.
Кое – как мне удается подняться на ноги. Мой телефон потерялся где-то в траве, и у
меня нет ничего, чтобы защититься.
Не могу поверить, что беспокоюсь о телефоне.
– Кто ты такой? – запыхавшись, спрашиваю я. – Что ты делаешь с моей собакой?
– Ничего! Это всего лишь куриные наггетсы.
К чести парня, Текси выглядит возбужденной. Она виляет хвостом и смотрит на
меня, радостно чавкая.
Мой пульс не готов поверить ему на слово.
– Значит, ты просто случайно сидишь около церкви, поедая куриные наггетсы?
– Да. Что касается случайного сидения. А ест твоя собака. – Его голос сухой и
тихий. Он не сдвинулся с места.
Я проглатываю свое бешеное сердцебиение.
Ты же не отравил их крысиным ядом или чем-то еще?
– Конечно нет. – Кажется, он обиделся.
– Что ты здесь делаешь?
– Мне здесь нравится.
– Хорошее место, чтобы закопать труп?
– Что?
– Ничего.
Техас приканчивает наггетсы и тычется носом в его пустые ладони. Предательница.
Он чешет ее за ушами и она плюхается на землю рядом с ним. В нем есть что-то знакомое, но я не могу вспомнить.
Я слегка наклоняюсь вперед.
– Я... я тебя знаю?
– Не думаю. – Это звучит почти что самокритично. – Ну, возможно. Ты ходишь в
Хэмилтон?
– Ага. А ты?
– Я в выпускном.
Он на класс впереди меня. Я изучаю его затемненную фигуру.
И тут я узнаю его. Я не знаю его имени, но знаю кто он. Его толстовка с
капюшоном должна была стать немедленной подсказкой, потому что он постоянно их
носит. Я слышала, как ребята в школе зовут его Мрачным Потрошителем, но не уверена, знает ли он об этом. У него нет опасной репутации за плечами, просто еще один
фриковатый изгой. Я не очень-то с ним знакома, но слышала о нем, примерно так, как
один изгой школы знает о существовании другого.
Я полностью подавляю свой внезапный страх и начинаю думать о других причинах, почему подросток может сидеть в темноте позади церкви.
– У тебя все в порядке? – спрашиваю я.
Он качает головой.
– Нет.
Он произносит это слово так просто, без всяких эмоций, что у меня уходит
мгновение, чтобы понять, что он ответил «нет». Его руки погружены в шерсть Текси, и она
прижимается к нему.
Я бросаю взгляд на свой мобильник, лежащий в траве.
– Хочешь, я позвоню кому-нибудь?
– Нет, не думаю.
Я сажусь в траву. Она холодная и почти влажная.
– У тебя что-то случилось? – тихо спрашиваю я.
Он медлит.
– Это довольно сложный вопрос.
В самом деле?
– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я кому-нибудь позвонила?
– Уверен.
Мы какое-то время сидим молча. Текси положила голову ему на колени, шея под
его рукой. Его рука по-прежнему зарывается в ее шерсть, пока это не начинает выглядеть
так, будто она – спасатель, а он отчаянно цепляется за жизнь.
Наконец он поднимает на меня взгляд. Не знаю, как я это поняла – капюшон
сдвигается всего на пару дюймов.
– Ты веришь в Бога?
Честное слово, эта ночь не могла бы быть более сюрреалистичной. Я облизываю
губы и честно отвечаю:
– Не знаю.
Он не настаивает, о чем я беспокоилась.
– Есть строфа, которая мне нравится, – говорит он. – «Сомневающийся похож на
морскую волну, поднятую и гонимую ветром».
Я прищуриваюсь.
– Ты цитируешь Библию?
– Да. – Он произносит это так, будто это самая обычная вещь в мире. – Знаешь, что
мне в ней нравится? Мне нравится, что это заставляет сомнение выглядеть неизбежным.
Сомневаться нормально.
Я моргаю и прокручиваю эту мысль в голове. Она должна быть отталкивающей, но
почему– То не кажется таковой. Чувство такое, будто он делится частью себя.
Хотела бы я знать его имя.
– Мне тоже это нравится, – говорю я.
Долгий момент он ничего не говорит, но я чувствую, что он меня изучает. Я пялюсь
на него в ответ... ну туда, где, как я думаю, находятся его глаза. Мне нечего скрывать.
– Ты выяснила, откуда меня знаешь? – спрашивает он.
– Я видела тебя в школе.
– Ты что-нибудь обо мне знаешь?
Вопрос звучит грубее, чем должен был, что говорит мне о том, что его история
скрывает гораздо больше, чем просто тот факт, что он носит толстовки с капюшоном.
– Пока что все, что я знаю, это то, что тебе нравится сидеть у церкви и цитировать
Библию, – говорю я. – И это я выяснила за последние две минуты.
Он коротко усмехается, впрочем без всякой иронии.
– Почему ты спросил, верю ли я в Бога? – спрашиваю я.
Он строит гримасу и отводит взгляд.
– Иногда я забываю, насколько я похож на фрика, когда говорю что-то подобное.
– Ты не похож на фрика.
Он тянется в карман и достает сложенный лист бумаги.
– Я получил это письмо по почте и сидел тут, пытаясь выяснить, что делать.
Он не протягивает мне письмо, и я жду, пока он скажет еще что-нибудь. Когда он
молчит, я говорю:
– Не хочешь поделиться?
Он медлит, затем протягивает письмо. Я разворачиваю смятую бумагу, и темные
обрывки падают в траву. Я быстро прочитываю три короткие строчки и пытаюсь понять, почему они его огорчили.
Я снова смотрю на него.
– Кто-то послал тебе обгоревшее письмо?
– Это я сделал. Поджег его.
Я облизываю губы.
– Зачем?
– Потому что это письмо от моего отца. – Пауза. – Я не видел его десять лет. – Еще
одна пауза, более весомая. – По причинам.
– По причинам, – эхом отзываюсь я. Я изучаю его, пытаясь понять эмоции в его
голосе. Пытаясь понять, что могло сподвигнуть кого-то поджечь письмо человека, которого тот не видел десять лет. Сперва мне показалось, что это может быть гнев, потому
что какая-то его доля проскользнула в его тоне, но это не он.
Когда же до меня доходит, я удивлена.
– Ты боишься, – шепчу я.
Он вздрагивает, но не поправляет меня. Пальцы, теребящие шерсть Текси, сжимаются так сильно, что почти побелели костяшки.
Я задумываюсь о своей суперкритичной матери и отрешенном отце. Мы спорим, но
я никогда их не боялась.
«По причинам».
Внезапно он поднимается с травы. Он крупнее, чем я ожидала, высокий и крепкий, с широкими плечами. Он двигается, словно ниндзя – все движения тихие и плавные.
Глядя на него сейчас, я не могу представить, чтобы он чего-то боялся.
Но затем он говорит:
– Мне пора домой.
Он кажется немного напуганным, поэтому я удивлена, когда он протягивает мне
руку, чтобы помочь подняться. Он силен. Его хватка заставляет меня почувствовать себя
невесомой.
Как только я оказываюсь на ногах, он не двигается. Внезапный свет касается его
глаз и заставляет их сиять под капюшоном.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что увидела меня.
Затем
