Когда друзья подойдут к дому Грейнджер, уже будет поздно что-то менять. Их не пустят дальше порога, но и этого хватит, чтобы заметить четыре трупа и вырывающуюся из рук работников Министерства изуродованную Гермиону, которую никак не могут погрузить на носилки.
Этого хватит для обморока Джинни. Для беззвучного отрицания Гарри. Для выбитого из колеи оптимистических мыслей Джорджа.
И этого хватает для того, чтобы запустить сердце Фреда неведомым аппаратом с неведанной ему никогда скоростью.
Вот только, Фред, ты ведь не страдаешь тахикардией.
Гермиона поднимает свое избитое лицо в сторону входной двери, невидящим взглядом скользя по каждой фигуре незваного гостя. Она наотмашь ударяет поломанной рукой человека, что так яро пытается ее успокоить, и истошно воет, размазывая по лицу кровь и слезы, смешивая их в одно душераздирающее на вид месиво.
— Помогите им! — снова повторяет она, как мантру, отбиваясь от чужих рук в эластичных перчатках.
Вот только никто не сможет помочь мертвецам.
— Отойдите от меня! Вы должны помочь только им! — кричит и брыкается, вынуждая применять одно заклинание за другим.
Малышка думает, что кто-то помогает ей?
В доме пахнет железом от пролитой крови и горьким запахом смерти. У порога нерешительно толпится нотка брусничного чая от его свитера и легкая соленость от испарины пота на лбу. Он не верит, что это произошло с ней. Он не верит даже собственным глазам и случившемуся буквально минуты назад убийству.
Вот только, Гермиона, почему-то все кричат, что ты и есть убийца.
========== Глава 4. ==========
Бежать. Сквозь препятствия поваленных деревьев, крутые овраги и скользкую, уже изрядно помятую, траву, почти черную, как весь этот лес. Бежать, на бешеной скорости ломая своим телом сухие ветки величаво разросшихся гигантов, путаясь в гниющей листве и пачкаясь землей.
И кровью.
Я бегу уже изрядное количество времени, даже не задумываясь от кого, куда и — что самое важное — зачем. Зачем я безжалостно напрягаю легкие, которые уже жжет от нехватки воздуха и непрекращающегося марафона моей глупости; зачем я сбиваю колени и руки до запекшихся ран, спотыкаясь о корни любого пня; и почему я терплю немой страх и глухое отчаяние, бездумно следуя инстинктам.
Я просто продолжаю бесчувственно передвигать ногами до потемнения в глазах и болезненного укола в самое сердце. Падаю лишь тогда, воскресив в своем сознании надежду на звуки, и следом слышу:
— Помогите им! — что доносится как будто со стороны моим же охрипшим голосом. Когда оглушающей тишине на смену приходит мой нечеловеческий вой, я возвращаюсь обратно.
В свое чертово искалеченное тело, готовая разорвать его на куски, лишь бы меня хоть кто-то понял. Я так устала от тех, кто слушает, но не слышит этот омерзительный шепот вечности.
— Спокойно, детка, — отвечает молодая — по виду — женщина в темной мантии, безучастно стоя позади силуэтов, то и дело хватающих меня за плечи и ноги.
Если ты смерть, то заткни свою пасть и забери меня.
— Хватит с ней нянчиться. Успокойте, но не навредите, — она твердо отдает приказ, добавляя с ироничной ухмылкой: — Нынче героев войны принято жаловать, несмотря на их статус преступников.
Этого быть не может. Ее слова током бьют вдоль вен.
— Я… Я всего лишь… Я лишь защищалась, — твержу сквозь слезы, почему-то веруя, что справедливость — уже не пустое в этом контексте слово.
Я опускаю взгляд на родителей, чьи — не могу признаться, но до сих пор — теплые руки все еще крепко прижаты к моей груди. Их бледные губы плотно сжаты. Будто бы им нечего мне сказать. Будто бы они недовольны моим поведением и терпеливо молчат, пока я сама не разберусь, к какой из совершенных в этом доме ошибок причастна. Я уже не беру во внимание тот факт, что они всегда были мною довольно, а я никогда не совершала ошибок.
Почти.
— Защищалась ты или нет — решать уже нам, девочка, — в голосе этой женщины сквозит недоверие к человеческому роду, но я не хочу думать о ее судьбе, чувствуя легкий хлопок по груди и слабость, пожирающую до обморока.
Голова тяжелеет молниеносно, и вместе с координацией я теряю контроль над самой ситуацией.
Можно было бы подумать, что эта ситуация в принципе находилась под контролем.
Тону в океане смятения, захлебываясь окружающими меня звуками. Так ли ощущается смерть, тонкими пальцами сжимающая мое горло? Это ли и есть то затишье, которое — по правилам — должно сопровождаться картинками счастливого прошлого? Где вся обещанная мне жизнь перед глазами? Пустота, наконец, подобралась ко мне со своим последним поцелуем, но я абсолютно не рада такому повороту.
Ты не дала мне времени попрощаться с ними, и я заберу его у тебя, когда настанет час расплаты.
Но сознание предательски клонит в сон, а веки, налитые свинцом, опускаются без моего на то желания. Я бы хотела верить, что рано или поздно Министерство очистит мою репутацию и докажет виновность двух ублюдков, оборвавших жизнь всей семье.
Репутация? Вот, о чем думает Гермиона Грейнджер в предвкушении смерти? Вот, чего она достойна?
— Значит, следуешь правилам, Грейнджер? — обжигает мое ухо горячим шепотом Фред Уизли. Чувствую его сцепленные на моей талии руки и узел, завязывающийся внизу живота. Как не хотелось пресекать его действия. Поэтому я строила из себя недотрогу, которая доверилась в холодном закоулке последнему хулигану, лишь бы избежать Филча в этот непростительно поздний час ночи. — А чего твоя драгоценная репутация будет стоить в самом конце?
Как и ты, Фред, она стоит моих последних мыслей, которые теперь не продашь и за галеон.
Вечность, кажется, не торопится заканчиваться, окуная меня в свой вечный плен, потому что голос рыжего заката пробирается даже сквозь мои плотно стиснутые веки.
— Да что вы, в конце концов, несете?! — он разрывает тишину также легко и непринужденно, как разрывает мое сердце от одного своего взгляда и слова.
Но сейчас я этому, Фред, несказанно рада.
И я больше — почти — ничего не желаю. И ничего не чувствую.
***
— Да что вы, в конце концов, несете?! — Фред вырывается вперед, не выдержав. Отравляют глупые слова неизвестной особы, мучительное расстояние между ним и той, что звала себя Гермионой, а также чертовски поздно осознанное на задворках черепной коробки чувство вины.
Парня не могут сдержать ни работники Министерства, ни собственные рамки приличия, когда одному из них он ломает нос, ударив со всей силы, чтобы тот не мешался на пути, угрожая своей волшебной палочкой.
— Вам нельзя переступать эту черту, мистер Уизли, — обернувшись, произносит брюнетка, незаинтересованная в сложностях, возникших у ее покалеченного сотрудника. — За ней — уже место
