Перевожу взгляд на стену перед собой, откидывая голову назад. Это сумасшедший дом. Игра, которую они затеяли без моего согласия. Судьба, съедающая все пути к моему душевному равновесию.
С того дня, как я очутилась в больнице, прошло будто бы десять лет. В реальности же — я не знаю. Ребята приходили ко мне каждый день, начиная разговор с того, какое сегодня число и что нового произошло в школе и жизни в целом. И я их слушала, но не слышала — бороться с этой стеной внутренней обездвиженности и немощи было невозможно настолько, что я путешествовала по глубинам своего сознания с куда большим ощущением реальности, чем сжимая руку Джинни.
Со временем я потеряла и себя. Будто бы мою спасительную клетку вырвали наружу, не позволяя испуганному зверю в ней прятаться. Будто бы они стерли все дорожки, ведущие к моей смертельной уравновешенности.
Слишком много «будто бы», потому что нет больше на этом свете ничего конкретного.
И я сама была уже не той «конкретной» Гермионой, которая…
— Ты их убила.
Я чертова абстракция. Карикатура на свою разбитость, безропотность и съедающее чувство вины. Бремя в безвременье.
Я испуганно вздрагиваю, отрываясь от созерцания пылинок на полу, и резко поднимаю глаза на обладателя этой непростительно лживой фразы. Послышалось.
Передо мной стоит Фред — ах да, они ведь приходят по очереди, чтобы не оставлять меня одну и надолго. Он лучезарно улыбается — вот только чему? — и присаживается на кресло возле моей койки, подпирая голову ладонью.
Ты похож на кота, который не в силах согреть мне ноги этой холодной осенью.
— Я знаю, что ты устала, Герми, — шепотом произносит он, пока я бесцельно рассматриваю каждую невидимую морщинку на его лице. — Я все прошу медсестер разрешения вывести тебя на воздух, но они такие упрямые, ты ведь знаешь.
Я удивляюсь его добродушию и разочарованно опускаю голову, пытаясь сделать нечто похожее на кивок. Ток проходит по венам к самой плоти, когда он берет меня за руку и подносит ее к своему лицу. Чистая физика. Банальные хитросплетения и чувствительные точки на моем теле как точки невозврата к прежнему «я». Ей было позволено слишком много, чтобы желать большего.
Гавани твоих глаз меркнут, как и все остальное, Фред. Но ты себя не вини: меркнет все, на что я смотрю. И все, что я люблю.
Поэтому я не буду любить, Фред. Мне нельзя. Я этого недостойна.
— Помнишь, когда ты приехала к нам на Рождество в самый первый раз? Я тогда превратил твой подарок в розу.
Я злюсь при одном только воспоминании о той ночи и неосознанно пытаюсь убрать ладонь подальше от Уизли. Он непреклонен как никогда, делает вид, что ничего не произошло, и еще крепче переплетает наши пальцы.
Сделай вид, что их убила не я, Фред.
— Я тогда так сильно хотел тебе сделать больно, — он грустно улыбается, поглаживая один из шрамов на запястье.
У тебя это всегда выходило лучше всех — делать больно, а потом зализывать раны. Но теперь почему-то боль исходит от меня, и я сама как ходячая боль.
Убери свои руки, Фред, — ты испачкаешься.
— На самом деле, я расколдовал цветок в тот же момент, как зашел в комнату. Ты знаешь, это был лучший подарок на Рождество. Даже родители не знали, что…
Я обрываю его неожиданными стоном, чувствуя жалящую боль в самом сердце. Одно чертово слово, вырванное из контекста твоих иллюзий и произнесенное всуе, — этого достаточно. Достаточно для новой фазы чужого сочувствия.
Каждый мой день в этом месте — череда неконтролируемых этапов.
И начинается все с боли. Я вою от осознания своей беззащитности в этом омуте и перестаю ловить связь с окружающим миром. На меня давит неотделимый от души камень, разрывающий сердце, бьющий по нему набатом. Когда Фред срочно зовет медсестру — а на его месте уже оказывались и Джинни с Гарри, и тетушка Молли, и даже несколько детективов, проделывающих все то же самое в предыдущие дни, — я уже глохну от собственного крика, сжимая простынь до боли в кулаках. Рву ее, царапаю руки и нахожу новые следы через часы, когда спокойствие охлаждает сознание.
Все это, не считая восходящего спокойствия, — мой Элизиум.
Потому что по венам течет ядовитое страдание, которого я стою.
Когда медсестры вкалывают мне сильнодействующее успокоительное, я брыкаюсь по постели еще несколько минут до потери сознания и кошмарных сновидений, усугубившихся с самой войны. Пока проваливаюсь в бездну, чувствую холод рук с привкусом медикаментов во рту — они заталкивают в меня таблетки, зная, что я никогда не разрешу к себе приблизиться в другом состоянии. Кто-то гладит меня по запястьям, грея нервно подрагивающие мертвецки холодные пальцы.
Врачи говорят, что это один из признаков сильного эмоционального потрясения. Говорят, правда, не мне и только в те моменты, когда думают, что я ничего не понимаю.
Я не верю им. Все, что происходит со мной, — лишь искупление. Трелони назвала бы это кармой. Но Трелони я тоже не верю.
Гермиона, ты хотя бы себе веришь?
После пробуждения — моя нелюбимая фаза. Принятие.
Во рту уже чувствуется уверенный вкус транквилизирующих средств, и я прямо-таки стремлюсь слиться со своей натурой.
Гермиона, ты уверена, что это и есть принятие?
Я молчу, когда она меня спрашивает о столь компрометирующих вещах. Молчу не потому, что не знаю ответ, а лишь по той причине, что я не знаю, кто есть она.
***
Палата Гермионы Грейнджер за неделю стала общественным достоянием и тайной нового времени. В газетах слагались легенды о том, что же двигало Героиней Войны в роковые минуты, почему к ней не впускают гостей, и так ли она вменяема, как принято было считать раньше.
— …сойдя с ума от пережитых потрясений, Гермиона не смогла противиться внутреннему голосу — он требовал крови. Мы все сожалеем, что этот момент так неудачно совпал с возвращением девочки домой. Убийство собственных родителей — удар… Бла-бла-бла! А Рита Скиттер умеет нагонять тучи, не правда ли? — Изабелла Джонси тушит окурок о свежую газетную статью, отправляя листы в мусорную корзину неподалеку. — И все же тот материал, в котором ее назвали мстительницей за испорченное детство, мне понравился куда больше!
— Вы смеетесь? — Гарри в очередной раз не выдерживает хамского поведения этой женщины и, поправив очки на переносице, делает шаг вперед, по направлению к работнице Министерства, что так удобно расположилась на кресле у палаты подруги. — Я не буду закрывать глаза на вашу некомпетентность и лично пожалюсь в Министерство магии за неследование уставу! — она все еще нагло
