Сам звук ее ломающихся костей, словно музыка, пленил и очаровывал.
Всегда надменная гриффиндорка бесила до скрежета зубов и неконтролируемо сорванных с уст непростительных. Эта маленькая дрянь, испоганившая жизнь самой Беллатрисе. Эта кровосмесительница, давать жизнь которой было огромной, непозволительной ошибкой.
Эта Грейнджер.
Ох, простите. Она ведь не настоящая Грейнджер, не так ли?
— Авада Кедавра.
И до новой скорой встречи, Гермиона.
========== Глава 6. ==========
Я знаю, какие звуки складываются в заклинания. Как правильно слить четыре слога, чтобы без последствий совершить трансфигурацию вазы в цветок.
Под каким углом держать палочку, чтобы попасть в цель. С какой уверенностью запустить непростительным, чтобы не умереть от встречной атаки.
Знаю историю магии от первого намека на существование чего-то запредельного до последних событий мирового и местного масштаба.
Знаю, что Гарри хочет сделать предложение Джинни, а Джордж готовится к путешествию с Анджелиной. Я знаю, что Рон бесцеремонно перестал страдать уже на пятый день нашего расставания, вновь повстречав Лаванду.
Я знаю, что Фред ненавидит мой образ старосты.
Знаю, что за ним он не видит меня, и поэтому ненавидит еще больше. Настолько, что я даже представить не могу, где эта шкала заканчивается. Нет. Еще сильнее.
Я знаю, что именно МакГонагалл посылает мне письма, которые я не читаю вторую неделю.
Что Драко больше не заламывает пальцы, когда речь заходит об отце и Пожирателях. И он определенно любит мать. И, может быть, кого-то еще.
Знаю чужих боггартов и со всеми смогу справиться при первой же возможности. Со своими новыми справляюсь не сразу. Вообще не справляюсь, отдаваясь мукам безутешной совести. Поддаюсь тошноте, слизываю слезы с краешков рта, до крови закусываю губы.
Знаю, что моя жизнь отвратительна мне самой же.
Знаю, что слова бросаются на ветер, что случаются войны, что умирают люди. Это истинно и вечно.
Что в числе погибших мои любимые — от моих же рук.
И этого всего почему-то хватает лишь для того, чтобы возжелать знания собственной смерти.
***
Меня сильнее одолевает невыносимая хандра после перенесения в Хогвартс этим утром; и при всем том, что мадам Помфри прекрасно справляется со своей работой, я разбиваюсь.
По кускам меня собирают мысли и безжалостно дробят их на более мелкие осколки.
Перед глазами не мелькают картинки какого-то прошлого, перешедшего грань сна; в ушах не стоят застывшим молчанием чьи-то слова; в шрамах на теле больше нет никакого смысла и боли.
Потому что нет этой чертовой боли без этого тела. Потому что боль уже и есть я.
— Мисс, вам нужна еще какая-то помощь? — осторожно спрашивает женщина в который раз, видимо, не веря моему искреннему отрицанию себя.
Мне не нужна никакая помощь, спасибо. Уже ничего не нужно — лекарство скоро найдется: и пусть оно будет от здоровья, зато во благо.
Простите, что перестала пить ваши зелья, от которых становилось только хуже. И за то, что ими поливались оконные растение, вскоре сгнившие по неизвестным всем причинам.
— Ступайте, мадам Помфри. Вам нужно отдохнуть, — я повторяю на автомате, не уверенная ни в том, в какой от меня стороне находится целительница, ни в том, что она подразумевает под своими словами.
Я знаю, что помощь была моим уделом. С которым я, кажется, не справилась.
— Погодите! Какое сегодня число? — капля искусственного интереса заставляет воздух пошевелиться. Она отвечает с большим удивлением: — Сегодня 17 ноября, мисс. Пятница.
Вы говорите, семнадцатое.
— И когда меня выписывают? — голос дрожит — я лишь сегодня неожиданно для всех позволила словам вырваться из глотки с того самого судного дня.
Он был начертан судьбой при моем рождении, и он же ведет меня к финальному аккорду.
— А вы готовы? — она смеется. Или плачет. В последние две недели я плоха в разборе человеческих эмоций.
Нет-нет, мадам Помфри только жалеет. И я тоже. О многом. Кусаю язык до крови, но не скулю. Я здорова. Моя физика в порядке, но ее сестра с приставкой «мета» по каплям собирает слезы, высушенные беззвездными ночами.
Все эти дни в палате я, когда могла, искала в небе Бога, но путь к нему мне никто не удосужился осветить.
Я рядовой боец из рода проваливших свое предназначение и приговоренный к казни.
И я ничего не отвечаю на до сих пор витающий в воздухе вопрос целительницы.
Однако уверенность, что мадам Помфри расчувствуется и позволит выйти на часок-другой, теплится в закромах черной души.
Я потираю ладони, автоматически вычерчивая линию жизни до самого предела. Мама говорила, что это самая важная линия. Что на моей крохотной ладошке покоятся великие планы и невероятные, полные радости годы. Папа ей противился: он все уповал на то, что я не должна верить в эту сомнительную хиромантию и лучше уж отдам предпочтение голове и сердцу.
Они меня никогда не обманывали, но сейчас я в этом сомневаюсь.
У меня лишь один план, мама.
И сознание в потном бреду, пап.
И сердце уже как-то стучит неслышно, знаете.
— Думаю, вам действительно нужно на свежий воздух. Там вам полегчает, Гермиона.
Током бьет от звучания собственного имени. Мерзкие три слога, гласные, наполненные дрожью и гнилью.
Я послушно киваю, имитируя радость, и встаю с постели, уже забыв, какого цвета простынь.
Помню, что кровь красная и застывает в черные разводы.
Помню кровь на своих руках и ее непривычный оттенок, в котором блестят капли никчемности и боли.
Я помню все, а остальное мне снится каждую чертову ночь.
Хотя в этом я не уверена тоже.
Потому что я не уверена даже в количестве ночей. То ли явь, то ли быль. Черным выводятся по белому силуэты, не отпуская до каждой резиновой перчатки в моей глотке и привкуса медикаментов.
Но это все последнее дело. Сейчас меня ничего не остановит. Я иду на неведомый зов к выходу из больничного крыла под пристальным взором женщины в белом. Она верит мне и будет верить до последнего в мое благоразумие, отнятое и растоптанное.
Я иду-иду. Стремлюсь к двум силуэтам, сопутствующим моему безумию уже бессчетный час.
Хватит кричать и плакать, мам, оставь это мне. Успокой же ее, отец.
Я всего лишь догоняю.
Простите за то, что так поздно. Да и вообще простите за все, если сможете.
Я всю свою жизнь знала, как заслуживается доверие.
Теперь я знаю еще и то, как легко заручиться предательством, устремляясь в объятия ада.
Погодите, легко? Нет, совсем. Эта тяжесть давит настолько, что я уже прибита к самому дну с вечным грузом на каждом позвонке.
Перед входом в ванную старост нужно задуматься: выпить таблетку, учтиво выданную целительницей, и посчитать количество ступенек до общей гостиной.
Это поможет,
