Курлычкин покивал головой, то ли соглашаясь с Ширяевой, то ли насмехаясь над ней.
— Теперь я хочу напомнить, кто ты есть на самом деле, вернее, кем себя выставляешь напоказ. У тебя два пути — либо на кладбище, либо с головой уйти в легальный бизнес. Если тебя не шлепнут свои, уберут спецы из секретных подразделений, исполняющие карательные функции. Почему? Потому что ты до сих пор не определился, сочетаешь беспредел с честным бизнесом. Теперь так не делают. Беспредельщиков давили и будут давить — не мне тебе объяснять прописные истины. Может быть, я ошибусь на год-два, но тебя уберут, и эта идея будет зреть по мере упоминания твоего имени в делах, граничащих с беспределом. Вот и я внесла свою лепту. А коли ты не собираешься останавливаться, пока мечешься из стороны в сторону и продолжаешь беспредельничать, досье на тебя будет день ото дня пухнуть, пока, наконец, не лопнут тесемки. И вот тогда тебе выпишут талончик на прием к прозектору. Это тебе мой заочный приговор.
— А если я передам эту кассету в прокуратуру? — Курлычкин кивнул на видеомагнитофон. — Что тогда?
— Да ничего особенного. Начнешь преждевременное строительство фамильного склепа. А в ГУБОПе начнет вызревать то, о чем я только что сказала. В конце концов они докопаются до истинных причин, у них будут объяснения — не показания — живого человека, то бишь меня. Как ни странно, но такой сильный фактор, как похищение, а затем и убийство, совершенное народным судьей, пойдет на пользу мне, а не тебе. Подумай над этим. Для тебя выгоднее выбросить вонючий мусор в контейнер, нежели доводить дело до крайностей.
Ширяева не дала высказаться Курлычкину, выставив ладонь.
— Я могу дать объяснения на любой вопрос, но не забывай про время: будильник тикает. И еще: я облегчу тебе задачу. Вижу, что твое гнилое положение не дает тебе права спросить, каким образом я собираюсь осуществить данные мною обязательства. Также ты еще не веришь, что вскоре отдашь соответствующее распоряжение относительно двух, будем говорить, единиц твоей бригады. Ничего, это временно. А пока отвечаю, и постараюсь не смотреть на твою смущенную физиономию. Кстати, тебе не кажется, что мы в некоторой степени симпатизируем друг другу? Если так дело пойдет и дальше…
— Ближе к делу, — перебил ее Курлычкин.
— Ладно, — кивнула Валентина. — Ты убираешь своих людей — уверена, лишних людей, которыми ты не дорожишь и которые в дальнейшем принесут тебе одни неприятности, — так вот, я нахожу их в контейнере и тотчас отдаю приказ своему человеку освободить Максима.
Прежде чем задать очередной вопрос, который действительно казался глупым, равно как и весь разговор в целом, Курлычкин усмехнулся.
— Как он узнает об этом?
— Я позвоню ему. Могу воспользоваться твоим сотовым.
— А ты?
— Господи, — Валентина всплеснула руками, — какая забота! Клянусь, я не заслужила такого попечительства. Неужели ты считаешь меня дурой набитой? Как раз этот момент проработан мною очень тщательно. Я исчезну до того, как меня положат в тот же мусорный контейнер. И помни — именно сейчас я спасаю тебя; а ты помоги своему сыну. Это будет самая удачная сделка в твоей жизни. Пока я не добралась до тебя, ты сумеешь исправить положение и прослывешь честным реформатором преступного сообщества, легализовав его в какое-нибудь политическое движение. Сыграй свою партию.
— Неужели ты такая самоуверенная?
— Время, — напомнила Ширяева. — Боюсь, мой человек не успеет к звонку.
— Неужто тебе не страшно? Ты только представь, что сделают с тобой через несколько минут.
Валентина прикурила сигарету и заложила ногу за ногу, поправив подол.
— Кстати, я заметила, что ты уже становишься на путь исправления: никакой фени, разговариваешь нормально. Сколько тебе? Сорок три?
Курлычкин набрал номер на телефоном аппарате.
— Костя, зайди… А где ты? Давай быстрее.
— Кто это Костя? — спросила Валентина. — Заведующий похоронным бюро?
— Сейчас узнаешь.
49
С тех пор как уехала из деревни бабка Нина, Иван Аникеев ни разу не наведывался в ее дом, только случайно проходил мимо, бросая взгляды на массивные ворота.
Хозяйка продала дом, навязывала свою собаку и кота, от которых отказался новый жилец, объясняя, что постоянно жить в доме не намерен. Бабка Нина пошла к Ивану, сговорилась за бутылку, и Аникеев привел пса к себе во двор. Хуже было с котом, которого Иван не выпускал из дома два дня, чтобы тот привык к новому хозяину.
Потом кот ушел и долго не появлялся. Иван думал, что больше не придет, скорее всего ушел на свою законную территорию, но все же появился ранним утром, заняв позицию на крыше ветхого сарая. Иван налил в миску щей и выставил во двор, привязав пса бабки Нины и загнав в дом свою собачонку — чтобы не слопали угощенье, а сам скрылся, наблюдая за котом в приоткрытую дверь.
В этот раз Васька пропал на три дня. Иван решил поискать его. Он не очень любил городских, которые покупали дома, забрасывали хозяйство и развлекались шумными компаниями. Человека, который купил дом у бабки Нины, Иван видел два раза — тот приезжал на красной легковушке; один раз с бабой — наверное, жена. Ее Аникеев видел в огороде: одетая в трико и майку она вместо того, чтобы собрать жука и прополоть грядки, без дела слонялась по участку. Праздных людей Иван не любил.
— Васька, Васька! — Аникеев еще загодя начал звать кота, чтобы новые хозяева услышали голос. Иван не знал, дома кто или нет, вроде вчера приезжала машина красного цвета, но вот уехала ли…
Он подошел к высокому забору — нигде не видно кота. И не откликается, сукин сын!
— Хозяева! — На всякий случай постучал в калитку, которая была закрыта на замок. — Есть кто дома ай нет?
Прислушался…
Тишина. Никто не откликается.
— Васька, Васька!
На миг Ивану показалось, что ему ответили — будто издалека: голос глухой, еле различимый.
"На огороде, что ли?" — подумал
