И решил зайти с задов через калитку; лезть через забор он не собирался.
Обходя дом, оглянулся на дорогу — не появится ли знакомая машина — и через бурьян заброшенного участка направился в обход.
* * *Маргелов нервничал, кусая ногти, и думал, ловя себя на мысли, что сошел с ума — так же, как и Валентина Ширяева; мысли, сообразно настроению и обстановке, были полушутливыми: "Что я делаю здесь? Что я забыл возле офиса Станислава Сергеевича Курлычкина? Что мне, больше делать нечего, как сидеть в своей машине и караулить сумасшедшую судью, прости господи?"
Жестом руки, который показался ему болезненно-ненормальным, Василий дотронулся до рукоятки пистолета, покоившегося в заплечной кобуре. Облегчения не принесло бы и грубое похлопывание по стволу гаубицы.
Он скомкал пустую пачку "Примы" и выбросил в окно. "Не пропустить бы чего-нибудь интересного", — подумал он, направляясь к коммерческому киоску и оглядываясь на машину.
"Крещатик" был забит новенькими автомобилями, тут были и иномарки, и наши "Жигули" с "Волгами". За высоким сетчатым забором изнывали от жары охранники в униформе. Редкие покупатели осматривали машины, возле них сновали бойкие, хорошо одетые молодые люди с мобильниками, расхваливая четырехколесный товар. Совсем недавно, год, два назад все было гораздо прозаичней, в лучшем случае одежда продавцов не была очень заляпана маслом.
Маргелов купил сигарет и вернулся к своему автомобилю. Прикурив, опустился на раскаленный капот. Захотелось снять пиджак и остаться в рубашке с коротким рукавом, предварительно отстегнув кобуру, а пистолет засунуть в карман.
Окаянная жара…
Проклятая Ширяева…
Чертовы собственные мозги…
Следователь еще раз вернулся к киоску.
— Лимонад у вас холодный? — спросил он ларечницу, склонившись к окошку-амбразуре.
— Прохладный, — туманно ответил голос, прозвучавший из недр киоска с явным пренебрежением к своей профессии.
"Понятно, — констатировал Маргелов, — прохладный, как ослиная моча".
— А пиво?
Пиво, по словам продавщицы, было холодным, хотя вместе с лимонадом находилось в одном холодильнике.
Он купил бутылку "Московского", воспользовался открывалкой, привязанной к прилавку, и отпил несколько глотков, подумав, что в такую жару не может существовать ничего холодного. Даже прохладного.
Пиво пощипывало нёбо и приятно горчило, утоляя жажду.
Маргелов посмотрел на часы и покачал головой: долго, очень долго находится в кабинете Курлычкина Валентина. В том, что она вошла в офис, Маргелов убедился, раньше Ширяевой приехав на Киевскую. Она не видела Василия, не обратила внимания на его "ГАЗ-2410" бежевого цвета, прошла в сорока шагах от "Волги" и вошла в салон. Через стеклянные двери Маргелов видел, как она, позвонив из бесплатного телефона-автомата, расположенного непосредственно в здании, направилась к лестнице. Он сместился в сторону и увидел, как Ширяева с полминуты простояла рядом с охранником, парившемся, как и следователь, в строгом костюме. Затем Валентина исчезла из поля зрения, не подозревая, что за ней следил Василий.
Что-то самодовольное отразилось на лице Маргелова, но настроение быстро сменилось недоумением, нетерпением и кучей подобных определений.
"Что?.. Что я делаю здесь?"
Следователь допил пиво и оставил пустую бутылку на прилавке. С чувством достоинства продавщица не убирала ее до тех пор, пока не подошел очередной покупатель. Маргелов оставил киоск и снова устроился в машине, продолжая наблюдать за офисом.
50
Как же Максим ненавидел этот погреб! Ненависть достигла пика в своем определении, пропал страх к темноте, а мыши, безбоязненно шаркающие под ногами, стали обычными безобидными зверьками, так же оказавшимися в ловушке.
В этот раз к Максиму впервые применили силу, когда сопровождали в погреб. Помощник Ширяевой, весь исколотый урка, завязал ему рот пыльным шарфом, чтобы не кричал, и вывернул руку. В таком виде его буквально столкнули в яму и пристегнули к лестнице.
— Думаешь, у твоего папаши нет таких помещений? — с издевкой в голосе спросила судья и ухмыльнулась.
Максиму захотелось плюнуть ей в рожу, но с него пока не сняли вонючий шарф.
— Если хочешь, я уравниваю шансы, — сказала Ширяева и туманно добавила: — На будущее. Так что сиди и не рыпайся. К тому же тебе будет о чем рассказать.
Максим обливал ее потоком сквернословия, но оба — и судья, и урка слышали только мычание.
— А я думала, ты понял меня… Но вот теперь окончательно убедилась, что в тебе действительно гнилая кровь твоего отца. Ни тебе, ни ему не помогут никакие переливания. Однако я прошу тебя: веди себя тихо, уже недолго осталось. Пожалуйста, вспомни, о чем мы с тобой говорили, ладно?
Он утих, когда с него сняли шарф, и действительно, вспомнил добрые слова судьи, сказанные ею накануне. Он мог бы ответить ей: "Да, я проникся, понимаю, сочувствую, я плачу от жалости к вам, к вашему сыну — но разве обязательно держать меня в погребе? Что это, отместка отцу за каких-то строптивых коммерсантов? Я-то тут при чем?! Возьмите с меня слово, и я, оставшись в доме один, не пророню и слова, меня никто не услышит". Мог бы, но не сделал этого потому, что судья действительно видела его насквозь: первое, что сделал бы Максим, оставшись без присмотра, — поднял шум на всю деревню.
Он уже устал доказывать самому себе, что понимает судью, в какой-то степени оправдывает ее; в конце концов усталость давала обратный эффект, и он начинал ненавидеть ее, машинально перенося злобу на отца: медлит, не чешется, жует сопли; иногда казалось, что судья и отец сговорились наказать его за содеянное им преступление, а сама Ширяева не теряла своего сына, тот по-прежнему забавляет детей на улице, прыгая через скакалку с идиотским выражением на лице.
Рехнуться можно! Когда все это закончится?!
Бред быстро отступал, ему на смену приходили трезвые мысли: неужели отец не мог просто прихлопнуть судью, зачем ему понадобился этот изощренный вариант с соседской девочкой и этим уродом? Пусть бы себе жил, в поисках матери топал слоновьими ногами в асфальт и ронял на него слезы. Так даже лучше. Отец последнее время часто ходит в церковь, стал набожным, мог бы прикинуть, стоя с зажженной свечкой у иконы, что судья в этом случае будет мучиться на том свете больше, нежели оставаясь живой.
Максим давно понял, что у судьи только один помощник, урка — может быть, он чем-то
