В одну из таких ночей я рискнул добраться до квартала корзинщиков. Мне хотелось посмотреть, стоит ли еще хижина Матиаса. Матиас, подобно многим другим, не пережил эпидемии – я узнал об этом только в самом конце лета.
Я снял коньки, чтобы пробраться через камыши, – замерзнув, их стебли стали хрупкими как стекло. Снег, покрытый коркой льда, хрустел под ногами и проседал, я увязал в нем по колено. Хижина стояла брошенная, навес обвалился под тяжестью снега. Я толкнул дверь плечом. Внутри ничего не изменилось, только опустела стена, с которой я украл карту. Я сам толком не знал, зачем пришел сюда. Воспоминание о черноволосой девушке, думаю, сыграло тут свою роль, но искал я другое. Я сел на лавку по другую сторону стола, напротив окна – именно там я застал за серьезным разговором Йера и Матиаса. Задумавшись, я вновь переживал неуспех операции Одноглазого, гнев Абрахама Стерниса, череду бед и сомнений, с которыми мне еще предстояло столкнуться. Мне вспомнились старый Браз и моя деревня в Бретани. Потом я долго сидел в потемках, оцепенев от холода, в какой-то прострации, не в силах больше думать ни о чем, и только пар от моего дыхания говорил о том, что здесь, в этой точке мира, есть кто-то живой. Я почти готов был увидеть, как замаячит мой призрак по ту сторону окна. Или толкнет дверь рыжей мордой лиса. Но вместо этого я услышал прозвучавший в тишине вопрос, от которого у меня защемило сердце: где ты, маленький знахарь?
Нигде…
В холоде, во мраке…
Ничего больше не было здесь, в пустом доме под снегом, лишь пустая оболочка, согретая бьющейся в ней теплой кровью с ворохом таких же пустых грез внутри…
Назавтра я пошел в таможню. Йорн просматривал кипы бумаг: ведомости о пошлинах с торговых кораблей, налогах на рынки, на соль, на скотину; всю экономику города он зорко отслеживал, держа ее в своих больших узловатых руках. Он жестом пригласил меня сесть, досмотрел колонки цифр и списки товаров, уселся поудобнее, опершись локтями на стол, положив свою тяжелую голову на сжатые кулаки, и поднял бровь, безмолвно спрашивая, что меня привело.
Я молчал, и он с удовлетворенным видом указал на кучу бумаг.
– Дела налаживаются, как видишь. Три рынка едва справляются с наплывом, деньги от налогов текут рекой. Антвалс никогда так хорошо не жил, казна полнехонька. Каким ветром тебя занесло в такую рань?
– Помнишь, Йорн, бумагу, которую ты показывал мне в Варме?
– Какую такую бумагу?
– Сумму, которую я тебе должен. Как слуга, ты говорил…
– Ах да… выкинь это из головы, Гвен. Для нас с тобой это дело прошлое.
– Сколько в точности?
– Выкинь из головы, говорю, и думать забудь.
– Нет, я как раз об этом думаю. Ты был прав, я твой должник, просто скажи, сколько с меня причитается. Уроки старого Абрахама, атлас Кожаного Носа, расходы на мое бегство прошлой зимой – за все это я с тобой уже расплатился…
– Не пойму я тебя. Мы ведь друзья, не так ли?
– Это ничего не меняет. Я хочу уехать, Йорн.
– Куда это?
– Домой. Скажи мне, сколько я тебе должен. Я понял: если не рассчитаюсь с тобой, не видать мне свободы.
Он откинулся назад, прикрыл глаза, глубоко вдохнул, сцепив руки на затылке. Потом вновь наклонился и вперил в меня взгляд.
– Гвен, ты – Заблудший. Твой дом здесь, в Антвалсе.
– А кто, как не ты, рассказывал мне о других городах… Брюгелюде, например.
– Забудь об этом. Здесь мы с тобой короли. На тебя весь город не надышится. И ты вправду полезен, я только третьего дня говорил об этом бургомистру. Ты здесь на своем месте. Так куда тебя несет?
– Я не могу остаться, вот и все. Я не сбежал во время чумы, это она мной погнушалась. Теперь у меня есть деньги, я могу заплатить тебе долг, и с лихвой.
Йорн развел руками.
– Что же, собственно, мешает тебе уехать?
– Сам не знаю. У нас с тобой был пакт. Я не хочу оставаться в долгу. Думаю, это такое условие. И потом, надо же пройти через таможню, тебе это известно лучше меня. Она повсюду, от ее глаз не скрыться, уж я-то знаю. Выправи мне охранную грамоту, за нее я тебе тоже заплачу.
– Дай мне подумать, Гвен.
– Когда же ты сможешь мне ответить?
– Завтра, дома.
Весь день и следующую ночь я подсчитывал нажитое добро. В конечном счете, Йорн был прав, с моим ремеслом можно озолотиться, хоть с пибилом, хоть без. Даже чума меня обогатила. Не напрямую, нет, но все выздоровевшие, которых я лечил, да и другие рекомендованные пациенты были не из бедных кварталов. И потом, все время учебы у Абрахама Стерниса за мной сохранялась негласная, но прибыльная клиентура. Если продать лабораторию, накопившиеся ингредиенты, книги, которые я покупал на свои средства, выйдет целое состояние. Игнас сможет остаться на службе у Абрахама. Спокойнее будет на душе, знай я, что мой старый учитель не один.
С утра я обошел больных. Потом отправился на суконный рынок купить ткани, которые хотел подарить Силде.
Она и Йорн ждали меня.
Йорн закурил трубку. Он усадил меня напротив, а Силде села между нами.
Я подвинул к Йорну заранее приготовленную бумагу. Сумму я вписал, намного превосходившую ту, которую он требовал с меня в Варме. Он оставил ее лежать на столе, не разворачивая, положив свои большие ладони плашмя по обе стороны.
Силде повернулась ко мне. Она чуть не плакала.
– Мы не хотим этих денег. Правда, Йорн?
– Да, – выдохнул он. – Не хотим…
– Это значит, что я не свободен?
– Тебе самому решать, Гвен. Я говорил об этом с бургомистром и эшевенами. Ты еще некоторое время будешь нужен нам как врач. Они наперечет, сам знаешь, с тех пор как чума выкосила их по всей стране.
– Что? Я вам еще нужен? Сколько времени, Йорн, сколько? Два месяца?
Он покачал своей большой головой.
– Скажи, сколько, Йорн? Три месяца? Еще целых три месяца?
– Четыре. Есть кое-кто на примете, он приедет будущей весной.
– А если я откажусь, что тогда?
– Ничего, ровным счетом ничего. Уедешь, вот и все, когда захочешь. Сегодня. Завтра. Воля твоя.
– Я не понимаю.
– Это не пакт. Мы просим тебя об услуге.
– Хорошо. Четыре месяца. А потом ты дашь мне разрешение со всеми подписями и печатями.
Я пожал ему руку. Вышел из дома. Ярко светило солнце, люди на коньках сновали по каналу во все стороны, я тоже спустился на лед, заскользил от группы к группе. Торговцы продавали копченых угрей, жареные каштаны и вафли, мальчишки гоняли клюшками мяч, прогуливались семьи, катили, звеня бубенчиками, сани. Мне легко дышалось, и даже кусочек свинца, засевший у меня под лопаткой, давно уже привычный, я принимал как частицу этого мирка, скользящего по белым жилам из конца в конец города, и он толкал меня в спину как сгусток чистого счастья.
Колдун из Антвалса
Четыре месяца – это много, но они пролетят быстро, утешал я себя. Задремавший город жался к печам и каминам, жизнь в нем замедлилась. Когда дул ветер с севера, ни одной живой души не было на улочках и каналах. Свободного времени у меня было много, и, покончив с визитами, я мог бы вволю заниматься своими фолиантами и пробирками. Ничто не мешало мне продолжать изыскания в области человеческой машинерии и долгими холодными ночами испытывать на бедных зверушках действие гипотетических чудо-снадобий, но Абрахам Стернис сильно поколебал меня в моих алхимических измышлениях. От его взрыва пошатнулись их основы. Душа к этому больше не лежала.
Я предпочитал проводить оставшееся мне время в беседах с ним. Когда старый Абрахам давал волю своему красноречию, он мог явить миры куда обширнее и лучезарнее всех, какие я мог когда-либо вообразить. Он был почти неподвижен, лишь изредка поднимал руки, подчеркивая какую-нибудь фразу, но как он говорил!.. Его ум был блуждающим огнем, борзой, мчащейся по ландам. Каждое его воспоминание, каждая мысль казались мне вспорхнувшей из зарослей птицей. Я едва успевал полюбоваться оперением или красотой полета, глядь, а он уже шустрит дальше, поднимает новую. Я слушал, мотал на ус. Давал ему толчок в другом направлении, и он охотно шел новыми путями. Даер тоже был доволен, больше всего на свете он любил посидеть у огня и подремать
